Между тем Бенсон, улыбнувшись, продолжал:

— Здесь, на этой лодке, и одному-то врачу нечего делать, не говоря уже о двоих.

— Значит, работой вы не особенно перегружены?

Судя по тому, что завтракал он не торопясь, именно так оно и было.

— Перегружен! Да я сижу в лазарете, как приклеенный, каждый божий день — хоть бы одна живая душа заглянула. Заходят только, когда мы возвращаемся после долгого плавания, да и то — снять паршивую головную боль. Так что главная моя работа и специальность — следить за уровнем радиации и загрязнения воздуха. В былые времена, на первых подлодках, воздух становился грязным через несколько часов после погружения. Не то, что теперь: сейчас мы можем месяцами торчать на глубине, — он осклабился. — В общем, работенка у меня не пыльная. У каждого на борту есть пленочный дозиметр, и мое дело — время от времени проверять его показания: уровень радиации здесь обычно меньше, чем где-нибудь на пляже, не в самое пекло, конечно.

С воздухом и того проще. Заботу доставляют только окись и двуокись углерода. Правда, у нас имеется воздухоочиститель, он поглощает выдыхаемую двуокись углерода и откачивает ее за борт. Что касается окиси углерода — а ее было бы гораздо меньше, будь курение на борту запрещено, вот только бунт на корабле нам совершенно ни к чему, тем более на трехсотфутовой глубине, — то она сгорает в специальной топке, после чего, как и двуокись, откачивается за борт. Но даже ко всему этому я не имею практически никакого отношения, потому как у меня есть толковый механик, он содержит очистительные машины в отличном состоянии. — Бенсон вздохнул. — Есть тут у меня и операционная, она вам очень понравится, доктор Карпентер. Хирургический стол, зубоврачебное кресло и еще много всего… И самое страшное, с чем мне довелось иметь дело, — это ожог: во время лекции наш кок заснул с сигаретой в руке и опалил себе пальцы.

— Лекции?

— Надо же мне хоть чем-нибудь заниматься, чтобы не свихнуться. Два часа в день я трачу на то, чтобы прочитать последние публикации из области медицины, но какой в этом толк, если у меня нет возможности практиковать? Вот я и читаю лекции. Рассказываю о тех местах, где нам предстоит побывать — и всем интересно. Меня слушают даже тогда, когда я говорю о здоровье и гигиене. Когда же речь заходит о пагубных последствиях переедания и слабой физической подготовке, тут уж они отключаются. Да и сам я не думаю о том, что говорю. Как раз на одной такой лекции наш кок и погорел. Вот почему дружище Генри, старший вестовой, критически и свысока судит о вкусах тех, кому, как он считает, недостает чувства меры. Сам он лопает за двоих, однако в силу того, что с его пищеварительным трактом творится что-то неладное, он всегда остается худым и плоским, как щепка. Хотя клянется, что это, мол, от недоедания.

— В общем, жизнь у вас — сплошная малина, не то, что у обычного практикующего врача.

— Что верно, то верно. — Он просиял. — Но есть у меня одна работенка, вернее, любимое занятие, — которой нет ни у одного практикующего врача. «Ледовая машина». Я на ней собаку съел.

— А что думает об этом Генри?

— Что? Генри? — Бенсон рассмеялся. — Это совсем не то, что вы думаете. Я вам потом покажу.

Генри принес завтрак. Как бы мне хотелось, чтобы здесь сейчас оказался метрдотель из какого-нибудь лондонского пятизвездочного отеля — он увидел бы тогда, каким должен быть настоящий завтрак!

Когда я покончил с едой, Бенсон сказал:

— Командир Свенсон предупредил, что вы можете осмотреть корабль. Я в вашем полном распоряжении.