— Все очень просто, — стал объяснять я. — На «Дельфине» есть эхоледомер, он предназначен для измерения толщины льда на поверхности моря. С помощью этой штуки капитан Свенсон, командир «Дельфина», даже без нашей наводки уже через пару часов смог бы подвести подлодку прямо к порогу вашего домика. Координаты станции он знает, и единственное, что ему оставалось бы сделать, — это погрузиться, подойти сюда и обследовать лед с помощью эхоледомера. А замерзшие разводы они обнаружили бы без особого труда. Но вся загвоздка в том, что эхоледомер сломался, и, если они его не починят, им ни за что не найти разводья. Вот я и хочу пойти к ним. Прямо сейчас. Пока полынья не смерзлась и Свенсон не ушел на глубину.

— Не понимаю, старина, — проговорил Джолли, — чем же это поможет? Как вы наведете их на это самое разводье?

— А этого и не потребуется. Капитан Свенсон знает расстояние до «Зебры» с точностью до сотни ярдов, и мне лишь нужно ему сказать, чтобы за четверть мили до подхода к станции он выпустил торпеду. Она-то…

— Торпеду? — переспросил Джолли. — Как торпеду? Чтобы взломать лед и всплыть?

— Совершенно верно. Правда, раньше к такому способу никто не прибегал, но я думаю — это дело верное.

— Док, за нами пришлют самолеты, — тихо проговорил Забрински. — Мы начнем передавать наши координаты сразу же, как только починим радиостанцию. Тогда все узнают, что дрейфующая полярная станция «Зебра» найдена или, по крайней мере, — где она находится. И скоро сюда прилетят большие бомбардировщики.

— С какой стати? — спросил я. — Чтобы без толку кружить во тьме у нас над головой? Даже если им будет точно известно, где мы находимся, в темноте и в ледяной шторм они все равно не смогут разглядеть то, что осталось от станции. Пускай они обнаружат нас с помощью радара, хотя это маловероятно, — что тогда? Они бросят нам припасы? Возможно. Но сбрасывать их прямо на нас они не осмелятся — вдруг кого-нибудь прибьет, а на удалении, пусть даже в четверть мили, мы их уже не найдем. Что же касается посадки — даже в идеальных погодных условиях, — нет такого самолета, который смог бы сюда долететь, не говоря уже о том, чтобы приземлиться. И вы это прекрасно знаете!

— Док, — с грустной иронией спросил Роулингс, — а ваше второе имя случайно не Иеремия?

— Если мы будем сидеть сложа руки, — продолжал я, — а эхоледомер не починят, всем нам конец. А нас шестнадцать человек. Если я доберусь до «Дельфина» — мы спасены. Если нет, а эхоледомер все же починят — погибнет только один из нас.

Я стал натягивать перчатки.

— Один — меньше, чем шестнадцать.

— Два — тоже, — вздохнул Хансен, надевая рукавицы.

И я ничуть не удивился, когда он сказал сначала — «вы не дойдете», а закончил словами — «мы не дойдем»; чтобы понять произошедшую в нем резкую перемену, вовсе не требовалось быть тонким психологом. Хансен был не из тех, кто привык перекладывать тяжесть общей беды на плечи ближнего.

Я не стал тратить время и вступать с ним в спор.

— Есть еще один доброволец, специалист по помешиванию супа, — вызвался Роулингс, вставая. — Если я не буду держать этих двоих за руки, дальше порога им не уйти. Может, потом мне дадут медаль. Интересно, лейтенант, какая сейчас самая высокая награда, в мирное время?

— За помешивание супа медалей не дают, Роулингс, — осадил его Хансен.