Для покрышки том-тома употребляется обыкновенно оленья шкура, но у Куонеба её не было, и он вынул из амбара под скалой старую телячью шкуру. Он опустил её на целую ночь в пруд, чтобы она хорошенько вымокла, и на другой день смазал всю сторону, покрытую шерстью, смесью негашёной извести с водой. На следующее утро легко счистил шерсть, удалил все жирные частицы, сгладил кожу и, положив на неё обруч, вырезал правильный круг на пять дюймов шире обруча. По краям круга он продел ремень таким образом, чтобы его можно было захватить и натянуть, когда он будет наложен на обруч. Захватив ремень в четырёх местах круга, он стянул его так, что полосы его перекрещивались в самом центре, образовав восемь лучей в виде спиц в колесе. Он взял ещё один ремень, пропустил его через все спицы, то сверху, то снизу, по очереди, чтобы как можно туже натянуть кожу. Когда том-том высох, когда кожа на нём натянулась ещё сильнее и сделалась твёрже, он стал издавать при ударе почти металлический звук.

И Куонеб запел песню о том, как много лет тому назад народ его, Вабана́ки — «Люди утренней зари», отправился на запад, войной пролагая себе путь, и завоевал всю страну Большого Шетемука, известного у бледнолицых под названием Гудзона. И чем больше он пел, тем больше волновали душу его воспоминания. Индейцев называют молчаливыми. При посторонних они всегда молчаливы, сдержанны и робки, но между собой они очень общительны и любят поговорить. Рольф увидел, к удивлению своему, что молчаливый Куонеб бывает дома очень общителен и разговорчив, только надо уметь затронуть самые сокровенные струны его сердца.

Слушая сказание о Вабанаки, Рольф спросил:

— Всегда ли твой народ жил здесь?

И Куонеб мало-помалу рассказал ему всю историю.

Задолго ещё до того времени, когда явились бледнолицые, Сайневе завоевали и держали в своей власти всю землю от Квипухтекута до Шетемука. Затем пришли бледнолицые: голландцы из Манхаттана и англичане из Массачусета. Сначала они заключили в Сайневе союз, потом среди зимы собрали армию и, воспользовавшись перемирием и празднеством, по случаю которого всё племя собралось в укреплённом стенами городе Питуквепене, окружили своих союзников войсками и подожгли. Пламя выгнало из домов людей, которых убивали, как оленей, попавших в снежные сугробы.

— Там вот стояло селение отцов моих, — сказал индеец, указывая на ровное место в четверги мили от вигвама, расположенное у скалистого хребта на запад от Стрикленд-Плена. Там же стоял дом могущественного Эмеджероне; он был честен, он думал, что можно верить всем людям, и поверил бледнолицым. Та дорога, что идёт с севера, проложена мокасинами, и в том месте, где она сворачивает на Коскоб и Мианос, её залило кровью в ту ночь; весь снег, от той горы и до этой, был чёрен — так много на нём лежало трупов.

Сколько людей погибло? Тысяча, большей частью женщины и дети. Сколько было убито бледнолицых? Ни одного. Почему? Время было мирное, мы не ждали войны и были безоружны. Неприятель победил нас обманом.

Спасся один только храбрый Мэн-Мэйано, тот самый, который был против заключения союза с бледнолицыми. Бледнолицые называли его воинственным Сегемуром. Он не переставал вести войну с ними. Много-много скальпов собрал он. Никогда не боялся он встречи с несколькими противниками и всегда побеждал их. Чем дальше, тем отважнее становился он. «Один индейский Сегемур сильнее трёх бледнолицых», — говорил он с гордостью и доказывал это на деле. Однако настал несчастный день, когда ему не повезло. Он шёл, вооружённый только томагавком, и ему попались навстречу три война, одетых в кольчугу и вооружённых пистолетами. Он убил первого, ранил второго, но третий, капитан в стальном шлеме, отбежал на десять шагов в сторону и оттуда прострелил сердце бедного Мэна-Мэйано.