— Мое почтение, — молвил он в ответ на их приветствие, медленно поднялся, засунув ладони обеих рук за пояс, и вышел на середину комнаты. — Что вам угодно, господа?

Щерба достал рукопись.

— Рукопись? — махнул рукою еврей. — Ай-вай, на что это мне? На что?

Затем, немного подумав, спросил:

— Ваша милость что-нибудь уже печатали?

— Печатал, — поспешил с ответом Щерба.

— Значит, печатали! — повторил еврей, покачав головой. — Ну и что ж это за рукопись?

— Стихи!

— Дело невыгодное! Невыгодное дело! А нет ли у вас какого-нибудь переводного романа? Переводы — хороший товар… Может, Вальтер Скотт?

— У нас стихи.

— Э нет, нет… стихи… нет… Это не идет! У меня на складе их уйма, вы мне какую-нибудь прозу дайте, тогда поговорим…

— Но вы могли бы их дешево приобрести, — сказал Щерба, — стихи превосходные. Кто может знать, какое будущее ждет автора? Может, то, чем вы нынче пренебрегаете, завтра будет продаваться на вес золота?

— Зачем мне играть в лотерею, когда я могу ставить наверняка и рассчитывать, что выиграю? — тряся головою, возразил еврей. — Нет, нет! Вот календарь или «Морфей, толкователь снов» — дело славное. Написал бы кто новый сонник! Вот вы, не хотите ли сочинить еще какого-нибудь «Морфея»? Я бы вам хорошо заплатил, очень хорошо.

Станислав, видя, что здесь им делать нечего, повернулся и потянул за собою Щербу.

— Брось, — сказал он, — не будем терять время. Еврей поглядел на уходящих юношей, плюнул, покачал головой и возвратился к своей счетной книге.

Уныло брели домой наши друзья после своего паломничества, как вдруг в переулке, напротив костела святого Иоанна в глаза им бросилась вывеска: «Типография Двожеца».

— Смотри, еще издатель! Да, вспоминаю, видел эту фамилию на каких-то изданиях, чуть поприличнее Зымелевых, — оживился Щерба. — Давай не поленимся, зайдем и попытаем счастья.

Поднявшись по грязной лестнице и пройдя по галереям, они проникли внутрь большого дома, пропахшего краской, бумагой и книгами. Здесь было не так людно, как у знаменитого Зымеля или Манеса Ромма, повозок книгонош они не видели, но типография работала. Спросили Двожеца, никто им не мог ответить — перед ними появлялись евреи разного роста, возраста, отличавшиеся выражением лица и платьем, каждый держался важно, вроде бы он и есть Двожец, но оказывалось, что все они только его замещали, а сам хозяин был неуловим, как тень.

Три молодых еврея схватили рукопись и принялись ее листать, читать, покачивая головами, перешептываясь, прикидываясь, будто в этом разбираются. Затем, еще что-то бормоча, обратились к Щербе.

— Вы желаете это напечатать? — спросил младший из них.

— Именно так, но мы не хотим сами издавать, а хотели бы продать.

Евреи, покачав головами, о чем-то заспорили по-немецки. Станислав, раздосадованный, стоял, понурясь и облокотясь на балюстраду, не очень-то понимая, что тут происходит… Он машинально последовал за Щербой, не веря, что из этого хождения с протянутой рукой будет толк.

— Продать! — повторил один из евреев. — Вот как! А сколько же вам заплатить?

— Сами решайте.

— Но сперва — в цензуру.

— А потом?

— Если рукопись вашу подпишут…

— Сколько же вы можете дать?

Евреи стали совещаться и особенно оживились, когда Щерба им сообщил, что автор уже печатался, — сделав большие глаза, они исподтишка подтолкнули друг друга локтями.