— Может, тебе хочется побыстрее или посильнее?

— Нет, нет, вот так хорошо.

— А ты что же, где должны быть твои руки?

— Я тебе говорила… я ничего не умею, мне все нужно разъяснять.

— И даже как достичь наслаждения?

— Нет, с этим все в порядке! Оно приходит само по себе. Одетта… милая Одетта!.. Ах, Одет…

Графиня замкнула ей рот поцелуем.

— В добрый час, — произнесла она, — но говорить на каком-либо языке — это еще полдела, следует еще правильно поставить произношение.

— Я буду прилежной ученицей, — пообещала Виолетта, — и постараюсь все усвоить.

— Тогда выйдем из ванной, не могу же я держать голову под водой, а мне надо растолковать тебе словами то, что еще не успел рассказать мой палец.

— Выходим, — согласилась Виолетта, — здесь тепло и полотенце рядом.

— Давай я тебя оботру, — предложила графиня.

И, поднявшись из воды, сверкающая, горделивая, словно Фетида, она была уверена, что одержала надо мной верх и торжествовала свою победу.

Она приподняла Виолетту, заключив ее в объятия; та метнула взгляд в мою сторону, словно извиняясь: «Лишь тебе в угоду и по твоему приказанию я иду на все это».

Шторы были задернуты, и комнату освещали лишь слабые отблески огня.

Обе, продрогшие, подошли к камину, но графиня, похоже, заботилась только о Виолетте. Я слышал, как она вытирала ее, воздавая хвалу каждой части тела, где задерживалась ее рука, ни одна не была обделена ласками и лестью — шея, руки, спина, затем последовали плечи, грудь, бедра. Сама она обсохла, казалось, от собственного жара; Виолетта же была пассивна и безучастна, она просто не противилась графине.

Время от времени графиня укоряла ее в холодности:

— Ты не целуешь мою грудь, неужели она тебе не нравится? А мой пушок, он такой мягкий, отчего ты не разглаживаешь его руками? Предупреждаю: я вся горю, и вскоре твоим пальцам и твоему рту предстоит вернуть мне все, чем я одарила тебя, и довести меня до высшей точки…

— Одетта, дорогая, — отзывалась Виолетта, — ты же знаешь, я еще такая неумелая.

— Знаю, но раз ты готова учиться, я все тебе покажу! Они проследовали передо мной.

Графиня несла Виолетту к кровати, и теперь я мог прекрасно наблюдать за их обнаженными телами. Положив Виолетту поперек матраца, графиня опустилась на колени на черной медвежьей шкуре; затем она бережно раздвинула ей бедра и на миг устремила глаза на очаровательную маленькую арку, созданную самой природой и открывающую самый прямой путь к сердцу; внезапно ноздри ее напряглись, губы раздвинулись, и, оскалившись, точно пантера, бросающаяся на свою жертву, она припала туда ртом.

Такого рода ласка — коронный номер женщины, ставшей соперницей мужчины. Следует отдать должное умению, сноровке и ловкости, с которыми они исполняют перед своей возлюбленной не предназначенную им от природы роль.

Похоже, графиня ничуть не преувеличивала, обещая Виолетте восторги сладострастия. Я даже немного приревновал свою милую малютку, глядя, как извиваясь, крича и задыхаясь, она гибнет под натиском этого безжалостного рта, казалось стремящегося всосать в себя всю ее душу без остатка.

Правда, с точки зрения художника, это зрелище было впечатляющим; таким образом я был в какой-то мере вознагражден за то, что опустился до столь мелкого и унизительного чувства, как ревность.

Графиня, сидя на корточках, двигалась в унисон с Виолеттой, ее бедра восхитительно покачивались, и, наблюдая за этой трепетной дрожью, можно было утверждать, что она ничего не теряла, отдавая, а скорее даже выигрывала в наслаждении.