— Какая есть семья? — спросила Оксана, отводя взгляд в сторону.

— Я одна, — ответила за ее спиной женщина.

— Муш?

— Муж умер давно, двенадцать лет назад. Несчастный случай. Он был машинистом на железной дороге.

— Тети?

Мать Андрея не отвечала.

— Тети? У фас есть?

— Был сын… — упавшим голосом произнесла женщина.

Оксана резко повернулась к ней. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, обе с отчаянием, обе не понимая истинного смысла этих взглядов.

— Где он? Что с ним? — спросила девушка, хватаясь рукой за спинку стула.

В это мгновение она забыла, что ей нужно говорить с немецким акцентом.

— Не знаю…

— Почему — был сын? Разве его нет?

И снова они не поняли того, чего опасалась каждая из них, того, что таили они в своих сердцах.

— Как я могу знать? — печально сказала женщина и опустила глаза. — Может быть, убит.

У Оксаны отлегло от сердца — известия о смерти Андрея нет. Она села за стол и нежно провела рукой по льняной скатерти. Это был непроизвольный жест: девушке хотелось погладить плечо матери Андрея, успокоить ее. И Оксана испугалась: Анна Шеккер вела себя странно, совсем не так, как следовало бы ей вести себя в этом доме.

— Фаш сын есть русский зольдат? Он на фронт?

Мать Андрея, видимо, сумела оправиться от первого острого чувства страха, вызванного появлением неизвестно зачем пришедшей молодой немки. Инстинкт матери подсказал ей, что незванная гостья не так уж страшна, как это показалось ей вначале — она сама чего–то боится. Женщина села за стол и начала спокойный, обстоятельный рассказ.

Ее сын жил в Харькове. Когда началась война, его, конечно, мобилизовали. Как вам известно, всех молодых, здоровых мужчин брали в армию. Она получила от него только два письма. Писал с дороги. Куда их везут — не знал. После этого писем не было. Она думала, что сын попал в плен. Однако не так давно в Полянск вернулся один инвалид, он говорит, что видел ее сына еще в прошлом году, когда эшелон с бойцами прибыл в Киев, и будто бы слышал потом, что сын ее был тяжело ранен. Случилось это не на фронте, а там же, на станции — случайно разорвалась граната. Так что ее сын с немцами не воевал и ни в чем перед ними не виноват. Если он жив, то, может быть, еще вернется, сейчас много инвалидов возвращается, и немцы их не трогают, так как эти люди для них уже безопасны. Значит, и ей за сына бояться нечего. Вот все, что она может рассказать.

Хозяйка с враждебной настороженностью смотрела на девушку, ожидая ее вопросов.

— Гут! — кивнула головой Оксана, подымаясь. — Больше у фас нихто нет?

— Нет. Я живу одна, квартирантов не имею.

— Простите беспокойстфо, — сухо сказала девушка, — досфидание, приятно быть.

Одернув куртку, Оксана твердым шагом вышла из комнаты.

Хозяйка проводила неожиданную и подозрительную гостью на крылечко, закрыла за ней дверь и поспешно вернулась в комнату. Тут она ахнула: платяной шкаф был отодвинут, черноволосый юноша, босой, в белой сорочке с расстегнутым воротом стоял у окна и, отодвинув пальцем занавеску, Смотрел в щелку. На его правом виске виднелись глубокие синеватые шрамы, правая рука также была покрыта синими рубцами, и на ней недоставало нескольких пальцев.

— Андрюша, зачем ты вышел, сынок? — испуганно зашептала женщина. — Что ты делаешь?! Боже!

Ничего не объясняя матери, юноша торопливо отстранил ее и выбежал в сенцы.