Почти тут же умолк и ханыга. Поднял голову, сверкнул красными углями глаз, вильнул чёрным мохнатым хвостом. Вдвоём ему выть, видите ли, было интереснее.

    Самое подлое, что ведь камила зверь не тронул. Едва птица вышла из ступора и рванула прочь, да так, что только её и видели, как ханыга сразу потерял к ней интерес. Неспешно так вернулся и преспокойно разлёгся возле дерева, пока ещё спасавшего Выжиге жизнь. Человечинка хищнику, похоже, привлекательнее показалась. Ещё бы, кроме рук и ног, явно не годившихся в драке против матёрого зверя, Выжиге защищаться было нечем, а у бегунка такая силища в когтистых лапах, что и ханыге не поздоровится, ежели решит напасть на птицу. И бегает камил быстро, куда быстрее, чем он, Выжига, так зачем за камилом гоняться, ежели более удобная добыча беспомощно висит на дереве? И надо лишь подождать, когда она, обессилев, свалится вниз, прямо в острые зубы?

    От нарисованной собственным воображением картины Выжигу передёрнуло. Он в который раз выругался и угрюмо нахохлился на своём насесте, решив хоть какое-то время вниз, на своего потенциального палача не смотреть. Много чести, пёсий хвост! Повыли вместе, и будет!

    Откуда-то из-за озера послышался неспешный конячий топот.

    Выжига встрепенулся. Никак помощь прибыла? Вдруг у всадника управа на степняка найдётся? Крикнуть, что ли, предупредить? А вдруг испугается и удерёт? А может, просто одинокий коняга ковыляет? Крикнешь, так спугнёшь, лучше уж зверь на него пусть отвлечётся…

    Пока Выжига решал про себя сложную этическую проблему, из-за приозёрных зарослей вынырнула голова коняги (с удилом в зубах и поводьями!), а за ней показался и сам всадник – какой-то тщедушный манг. Выжига уже открыл было рот, чтобы всё-таки крикнуть про хищника, как встретившийся с ним взглядом всадник сам удивлённо воскликнул.

    – Выжига, никак ты, аркан те за пятку? Вот так встреча! А что ты там делаешь? – Манг глянул вниз и сразу смекнул: – Да ты никак от пса моего хоронишься? Так он же людей не трогает! То пёс мой табунный, сторож, Васьком кличут! А я-то думаю, куда он пропал, работу свою забросил, лентяй этакий!

    Челюсть у торгаша так и отвисла. Вот тебе и на… Он-то эту зверюгу битых два часа принимал за ханыгу – опаснейшего степного хищника.

    «Гроза степей» тем временем подскочила к ряболицему мангу, в коем Выжига уже признал лошадника Дзюбу, недавно торговавшегося с ним на кону, и дружелюбно завиляла хвостом, преданно глядя на хозяина. Растерянности слава не было границ. От стыда впору было сгореть, а тут ещё ива эта дудацкая, на которой он сидел, как хрен на насесте.

    Выжига осыпался с ивы, как перезрелый плод. Встал, отряхнулся, пытаясь важно надуть щёки, словно на дерево его случайным ветром занесло, да понял, что хорошая мина при плохой игре на этот раз не удастся, и махнул рукой.

    – Эх, Дзюба, кабы я знал, то не полез бы на дерево. Пёс-то у тебя страхолюдный, и где только с такими жуткими глазищами откопал, ведь по всем описаниям прямо на ханыгу смахивает!

    – Да ханыга, аркан те за пятку, и есть, – добродушно улыбнулся с седла манг.

    – Что?! – не веря ушам, оторопело переспросил Выжига, готовый вновь оказаться на макушке ивы.

    – Я его ещё щенком добыл, – пояснил Дзюба.