Хорошенько примерившись, Благуша изо всех сил метнул обе бутыли во врагов, одну за другой, да так метко, словно всю жизнь только этим и занимался. Первая, та, что была с сивухой и, соответственно, потяжелее, хотя и сама по себе трёхлитровая бутыль весит немало, звезданула по кумполу самого Хитруна, а вторая хрястнула по коленке Буяна. Враз окосевший ватаман отлетел к стенке и сполз на пол, выпучив глаза и выронив саблю. Буян же, сразу прекратив буянить, рухнул на пол и взвыл раненой белугой водилась такая страсть в водных доменах, зверь – не зверь, рыба – не рыба, зазывает моряков дурным голосом в пучину вместе с кораблями… Дура какая-то… Сами бутылки, встретившись лицом к лицу со стальным полом, героически погибли, густо расплескавшись осколками стекла и брызгами недопитой сивухи.

    Не успел тамбур заполниться запахом растранжиренного пойла, как его жадно всосал ветер. И тут же, изрядно захмелев, разошёлся ещё пуще – завыл, закрутился юлой промеж стен, заколотился ветряной башкой о железо, оплакивая свою легкомысленную жизнь.

    – Эх, хорошо пошла окоселовка, оторви и выбрось! – Слав радостно засмеялся. – Как косит, нет, как косит!

    Остальных двух бандюков, Ухмыла и Жилу, заметно растерявшихся без главаря, Ухарь живо отогнал от края защищаемой территории, и, тяжело дыша, противники замерли друг против дружки, но каждый со своей стороны, раззадоренный успехом. Благуша продолжал острить:

    – «Привет!» – сказала бутыль, подлетая к голове. «Привет и тебе!» – отвечала голова, отлетая от бутыли! Эй, Ухмыл, а чего ж ты свою балабойку не прихватил, спел бы что весёлое напоследок!

    От ощущения собственной удали торгаш слегка попрыгал на спине связанного Пивеня, на что бессознательное тело беспомощно вякнуло в ответ.

    А Ухмыл от злости только зубами скрипнул, ничего не сказал. Да и что тут теперь скажешь – не до рубки ему было, так как щель увеличилась уже на два шага. Ветер так и рвал одежду, стонал и свистел, да бил в лицо, заставляя давиться воздухом, ставшим вдруг плотным и упругим, и стоять рядом со щелью, даже не со щелью, а, в натуре, пропастью, в кою уже была видна бешено несущаяся степь по бокам, слившаяся в какую-то неразличимую муть, да блестящие рельсы внизу, было просто жутко. Того и гляди стащит воздушным потоком с площадки да располосует колёсами на узкие ленточки.

    – Молодец, – ухмыльнулся Ухарь Благуше, придвигаясь массивным телом ближе. – Это ты хорошо придумал с бутылями, пар тебе в задницу!

    – А мне-то за что?

    – Да это я так, к слову… – И рявкнул переминающимся напротив бандюкам: – Ну что, шавки, чья взяла?

    – Погоди, усы узлом, – пригрозил Ухмыл под тоскливый вой Буяна, баюкающего в заскорузлых от неправедной жизни ладонях правое колено и ругавшегося непонятно – «пся крев, пся крев». – Щас ватаман очухается, усы узлом, так мы ещё покалякаем! А ну отдавай нашего Пивеня обратно!

    – Ага, прямо разбежался, – с широченной ухмылкой пообещал Ухарь. – А без него, пар тебе в задницу, слабо?!

    – Поговори ещё, – угрюмо бросил сухощавый и мускулистый Жила, прядая рыжими усами, как лошадь ушами. – Всё едино никуда от нас не денетесь, усохни корень!

    – Да ну, пар в задницу? – продолжал изгаляться Ухарь.