И далее Феофан пишет: «Толикая же и тогда еще крепость в теле его была, что хотя и по вся минуты казалось, что кончится, однако до пятнадцати часов (то есть с 14 часов 28 января. — Е. А.) боролся с смертью, и хотя ничего не говорил, только бесперестанно стонал и руку правую (понеже между тем левая параличем отнята, ничего не действовала) на сторону мешал; однако когда увещатель приступал, что между временем делалось», то царь реагировал и даже «увещателя обнимать силился», а когда архимандрит докладывал государю, «не поволит ли (пожелает. — Е. А.) повторительно Таин святых причаститися и, буде, поволит, приподнял бы руку и показал, тотчас руку вознес и повторительно божественной евхаристии сподобился».

Таким образом, по хронометражу Феофана видно, что Петр осознанно реагировал на действия священнослужителей еще за 15 часов до смерти, то есть в 14 часов 28 января. По Бассевичу же, он к этому времени уже почти сутки находился без сознания и дара речи. Думаю, что версия Феофана более основательна. Бассевичу, для пущей убедительности ключевого эпизода с роковыми словами, требовалось как можно раньше «отправить» царя в бессознательное состояние.

И все же задумаемся над тем, почему окружающие не напомнили царю о его долге определить наследника престола. Ведь он мог это сделать неоднократно — он почти до конца был в сознании и понимал обращенные к нему слова, даже утратив способность говорить.

Думаю, что вся обстановка в конторке мало благоприятствовала этому. Кампредон, ссылаясь на мнение очевидцев, отмечал, что Петр до самого конца отчаянно цеплялся за жизнь и был полностью погружен в эту борьбу, «сильно упал духом и выказывал даже мелочную боязнь смерти». О горячей, исступленной молитве Петра в эти часы писал и Феофан. Окружающие не напоминали ему о завещании, «боясь обескуражить его этим как предвещением близкой кончины». Впрочем, проницательный Кампредон высказывает и другое предположение: «Царица и ее друзья, зная и без того желания умирающего монарха, опасались, как бы слабость духа, подавленного бременем страшных страданий, не побудила его изменить как-либо свои прежние намерения» передать престол Екатерине. Иначе говоря, для Екатерины и ее «партии» выгоднее было отсутствие завещания, чем спровоцированное объявление воли царя, которое могло перечеркнуть подготовленные Екатериной и Меншиковым планы на час «X».

Нельзя исключить, что не менее физических страданий мучили Петра тягостные размышления о том, в чьих руках останется власть, новая Россия, Петербург, флот. Мы не знаем, о чем думал царь в эти часы, но для него было ясно, что все варианты наследования плохи. Если передать престол 16-летней Анне, то власть фактически перейдет к герцогу и голштинской, «партии», думающей только об интересах своего государства, а против Анны будут все — и Екатерина, и Меншиков, и «бояре», значит, раздоры и смута неизбежны. Екатерина —… (лучше не думать!), Елизавета легкомысленна. Внук — будущий враг, мститель за отца… На кого можно положиться? Кто мог бы помочь кому-нибудь из царской семьи править страной? Меншиков — вор. Головкин — круглый нуль. Толстому — уже за семьдесят. Ягужинский — пьяница и фанфарон. Макаров — взяточник… Ни наследников, ни соратников, ни продолжателей…

Поэтому, в контексте событий, развернувшихся во дворце, не будет преувеличением считать, что последним словом Петра на земле было услышанное Феофаном слово «ПОСЛЕ».