— Николя!.. Николай Михалыч, вы ранены⁈ — пальцы Сони обхватывают мои плечи, глаза девушки с тревогой смотрят прямо в глаза.

— Пустяки, Сонечка, на нас ни царапины.

— А рука?

— Вывихнул, когда сцепились с японским секретом. Тимофей вправил, до свадьбы заживет.

Прикусываю себе язык. Даже в темноте видно, как кровь приливает к щекам берегини.

— Софья Александровна, а вы зачем здесь? Почему оставили раненых?

— Всех тяжелых отправили в тыл. Легкие решили остаться на позициях, не хотят прохлаждаться в тылу, когда на передовой вот-вот начнется. А я решила… вдруг в вашей разведке зацепит кого. — И самым возможным из всех строгих голосов добавляет, — Давайте вашу руку.

Протягиваю ей травмированную конечность. Тонкие пальцы нежно ощупывают запястье. Наклонюсь к Сониному ушку и шепчу еле слышно.

— И руку, и сердце…

Взмах густых ресниц, девушка буквально пронзает меня своим взглядом.

— Не шутите так, Николя. Это скверно.

— Я и не думаю шутить, Софья Александровна…

— Господин ротмистр, вашбродь… — Иван деликатно трогает меня за плечо, — один «язык» — тогось… Преставился.

Поворачиваюсь к казаку, резко, едва не вырвав руку из пальцев Сони.

— Как так?

— Пуля в спину от своих ему прилетела. Видать, когда палить по нам начали, зацепило.

Пленный японец отмучился. Пуля вошла под левую лопатку, видимо, зацепила, артерию — вся спина у жмура в крови.

— А второй?

— Клювастый-то? Жив, очухался уже.

Наклоняюсь над связанным тэнгу, разматываю ремешок, которым казаки спеленали его клюв. Тот щелкает клювом, клекочет что-то по-японски.

— Кто такой? Имя, звание? Что делали на нейтральной полосе?

Тэнгу продолжает клекотать зло на японском. Без толмача не разобраться.

— Кто-то понимает по-японски?

— Господин ротмистр, позвольте попробовать? — ко мне протискивается рядовой с погонами «вольнопера». Похоже, из бойцов Кошелева. — Вольноопределяющийся Красиков.

— Откуда знаете японский?

— Изучал в Петербургском университете.

— Из студентов?

— Вольнослушатель.

— Попробуйте спросить его о звании, подразделении и задаче, которую их группа выполняла на нейтральной полосе?

Красиков, тщательно подбирая слова, наклоняется над пленным тэнгу.

Крылатый что-то презрительно клекочет ему в ответ и, похоже, сплевывает на сапоги толмача. Пунцовый от ярости вольноопределяющийся поворачивается ко мне.

— Он, говорит, господин ротмистр, никто из нас не встретит рассвет. Ругается поносными словами.

— Ну, насчёт рассвета, это мы еще поглядим.

Приказываю отправить пленника в тыл. Там есть, кому развязать этому существу язык.

— Обсудим ситуацию, господа? — оборачиваюсь к Скоропадскому с Кошелевым. — Могу уверенно сказать, что японцы затевают ночью какую-то пакость. Скорее всего, к рассвету ждать атаки.

— К рассвету?

— В «час быка». В самый темный час. Час власти смерти, черного шаманства и злых духов.

— Это во сколько по-нашему? — Кошелев раскрывает портсигар и предлагает нам с будущим гетманом папиросы.

— С часу ночи до трех.

Разминаем пальцами бумажные гильзы, сплющиваем, как здесь и сейчас принято, прикуриваем от спички, поднесённой Скоропадским. Жду, пока Кошелев и Скоропадский прикурят сами, дую на дрожащий огонек на кончике спички. Гашу.

— А сами, господин ротмистр? — Кошелев отбрасывает в сторону обгоревшую спичку.