Но ведь и революции не привели к народному счастью. Сколько погибло в гражданской войне, от эпидемий и разборок революционеров с теми же крестьянами и между собой!

— М-мне к-кажется, ч-что в-ваша р-революция не п-панацея. С-колько н-народу ф-ранцузы п-положили з-за в-время с-своей р-революции и н-наполеоновски в-войн? П-поболее, чем у-мерло от голода за п-последние г-годы к-королевской в-власти. Я п-призннаю, ч-что в ваших с-словах м-много резона, н-но в-ваше лек-карство уб-бьет б-больше л-людей, чем с-сама б-болезнь. П-перемены н-гужны, н-но не т-такой ц-ценой. А в-вы р-рев-волюционеры м-между с-собой д-договр-риться н-не м-можете. С-собачитесь п-по л-любому п-поводу. В-вот в-вы м-минис-стра уб-били, а к-кому от э-того л-лучше жить с-стало? К-какой к-крестьянин м-меньше г-голодал?

Теперь очередь Соколоов-Струнина задуматься.

— Так кто же победит в этой войне? Мы или японцы?

— Т-тот у кого х-хватит духу и в-воли к-к п-победе. С-силы п-примерно р-равны. М-мы н-неуд-дачно н-начали, н-но у яп-понцев м-меньше р-ресурсов. Они не в-выд-держат д-длительного п-противостояния.

Журналист допивает чай, вытирает губы салфеткой. И неожиданно достает из кармана небольшой никелированный револьвер. Кладет между нами на стол.

— Шел, на нашу встречу и думал вызвать вас на дуэль, господин ротмистр. Но я принимаю ваши извинения.

Надо же, как разворачиваются события…

— П-позвольте в-взглян-нуть?

Соколово-Струнин делает приглашающий жест.

Кручу его револьверчик в руках. Французский «Шамело-Делвинь».

— Х-хороший в-выбор.

— Прост, компактен и надежен. Не сложнее молотка.

Расстаемся мы с Яковом Семенычем не друзьями, и даже не приятелями, но вполне мирно.

Смотрю на часы — заговорились мы с журналистом, однако. Рискую опоздать в госпиталь.

Оглядываюсь по сторонам и свистом подзываю к себе одного из многочисленных рикш у вокзала. Босоногое такси шлепает голыми пятками, качу по Лаояну, словно фон-барон.

Небольшой шеренгой стоим в госпитальном коридоре все, кто выжил из эскадрона особого назначения, и примкнувший к нам Скоропадский. Только Горощеня все еще в палате, по-прежнему без сознания.

Тут же и другие пациенты, на кого просыпался дождь наград.

Куропаткин вместе с наместником Алексеевым медленно идут мимо нас. Командующий останавливается напротив меня.

— Ну-с, господин ротмистр, хотел я вас, было, под суд за невыполнение приказа, да победителей не судят. Поздравляю Святым Владимиром с мечами и золотым оружием за храбрость.

Куропаткин пожимает мне руку и протягивает орден и саблю с золоченым эфесом.

— С-служу ц-царю и Отечеству!

Куропаткин делает шаг к следующему за мной в строю Скоробуту.

В этот момент в коридор быстрым шагом входят Николов и какой-то офицер военной жандармерии — немолодой сутулый штаб-ротмистр.

Не знаю почему, но всеми фибрами души чувствую грядущие неприятности.

Николов смотрит на меня как-то странно.

Они подходят к командующему, военный жандарм что-то негромко говорит Куропаткину и Алексееву, косо поглядывая в мою сторону.

Куропаткин суровеет лицом.

— Ротмистр, только что обнаружено тело Соколово-Струнина. Он убит.

— К-как? Кто же его уб-бил?

В разговор вмешивается жандармский офицер:

— Как — кто? Вы и убили, ротмистр? Больше некому.

[1] Гордеев-Шейнин не ошибся, у Графа Игнатьева был превосходный вкус, а среди его литературных трудов была и кулинарная книга собственного сочинения.

Глава 12

Критическим взором смотрю на Николова.

— Сергей Красенович, вы серьёзно думаете, что это я?

Тот мрачнеет.

— Николай Михайлович, обещаю — мы во всём разберёмся… Но пока…

Ему крайне неловко, он мнётся, избегает смотреть мне в лицо.