Рассвет застаёт нашу диверсионно-разведывательную группу в очередном лесу. Выставляю часовых, определяюсь со сменами и заваливаюсь спать. Рубит к этому моменту уже по-страшному. Кажется, ещё чуть-чуть – и просто потеряю сознание.

Снятся сиськи. Небольшие, девичьи, с задорно торчащими сосками… Паучихины. Из липкого, тяжёлого сна меня выдёргивает Кузьма. Скоробут тихонько трясёт за плечо.

– Вашбродь, черёд заступать на караул.

Сажусь, трясу головой, тру лицо ладонями – хочется стереть с себя приснившийся кошмар. Или дело в накопившемся спермотоксикозе? Гормональное напряжение в организме копится. Не запросить ли по возвращении краткосрочную увольнительную до ближайшего прифронтового борделя? Хотя перспектива подцепить «гусарский насморк» или другую венерическую болячку не радует. До антибиотиков в этом мире ещё лет тридцать-сорок. Или эти неприятности тут умеют усмирять магическими способами? Надо будет выяснить, что и как.

Выдвигаюсь в дозор, сменяя Савельича. Унтер, походу, на меня дуется, что я не дал нормально похоронить Акиньшина. Знать бы ему, что моё первое тело – старлея Шейнина – тоже вряд ли кто похоронил в сирийской пустыне иной реальности. Как и Вомбата, и остальных ребят.

Лежу в секрете, наблюдаю за окрестностями. Лес давит. Шорох листвы, словно шёпот заклинаний на незнакомом языке, навевает дрёму…

Стопэ! Какая дрёма?! Какой сон?! Я ж только что заступил. И где привычный птичий гомон? Птиц не слышно. Куда делись? Кто-то вспугнул? Прислушиваюсь к ощущениям в груди – как там мой амулет? Кожу еле заметно покалывает. И с каждой секундой всё сильнее.

Трижды свищу сойкой. Со стороны лагеря трижды отвечает зяблик. Сигнал «внимание» услышан. Сейчас Скоробут будит остальных, а часовые в секретах утроили бдительность.

Продолжаю наблюдать. В лесу мелькают, приближаясь, силуэты – синие кепи с красными околышами, синяя форма, белые гетры. Идут цепью, словно прочёсывая лес. Винтовки с примкнутыми штыками наготове. И не только люди – недаром мой амулет сигнализировал. Среди солдат – странные человекоподобные крылатые существа с клювастыми лицами, а также похожие на них, с такими же клювастыми лицами, но без крыльев, зато с перепонками на руках и ногах, как у лягушек.

Атас! По нашу душу явились. Трижды свищу японской пеночкой и, стараясь быть бесшумным, отползаю назад. В голове крутится бессмертное, но тут ещё не придуманное: «Я кочка, кочка, кочка, а вовсе не солдат… И как приятно кочкой лесной в лесу лежать…»

То ли заклинание подействовало, то ли что другое, но вроде не заметили, хотя продолжают двигаться в направлении нашего временного пристанища.

В лагере застаю деловитую суету, народ быстро собирается. Описываю бойцам увиденное. В двух видах нечеловеческих японцев Лукашины опознают тэнгу и капп, как бы леших и водяных. Уходим, оставив сюрпризы для преследователей. На самом видном месте – набитый под завязку сидор покойного Акиньшина. И ещё кое-что по окрестным кустам рядом с тропками, ведущими с поляны в разные стороны.

Идём быстрым шагом. А вот и растяжки сработали одна за одной. Пять взрывов и слабые крики ярости и боли. Добрались, стало быть, преследователи до нашего покинутого лагеря. Хорошо, японец пока ещё непуганый. Но успокаиваться не стоит. Противник обычно быстро учится.

Переходим на бег.

Глава 10

С тяжёлыми «гочкисами» не разгонишься. Но и бросить жалко, жаба просто не поймёт. Тащим по очереди, даже я впрягаюсь наряду со всеми. Сколько в пулемётах весу, сказать сложно, думаю, килограммов двадцать пять – тридцать, однако с каждым метром нести их становится всё трудней и трудней.