Нас стало меньше, это гнетёт. Сначала Акиньшин, теперь Махнёв. Он пока держится, но в том-то и дело, что пока.

Через четверть часа пулемётная очередь обрывается на высокой ноте. Бойцы снимают фуражки и осеняют себя размашистыми крестами. Крещусь и я.

Прикидываю, сколько осталось до линии фронта. Вроде не так уж и далеко. С одним пулемётом идётся быстрее, к тому же без патронов к нему. О привалах не думаю, каждая секунда отдыха на руку неприятелю. Вряд ли он оставил попытки догнать нас, уж больно чувствительно щёлкнули мы его по носу.

Амулет!

Заставляю бойцов спрятаться так, чтобы не было видно с воздуха. Очередной крылатый демон проносится над нами и, никого не заметив, забирает вправо. Поднимаемся, чтобы продолжить путь. Всё-таки «лохматки» – полезная вещь, помогают слиться с местностью, иначе бы тварь запалила нас на раз-два.

Спускаемся с сопок на равнину – самый опасный участок пути. До спасительных зарослей гаоляна километра полтора; пока не доберёмся до него, открыты для всех. В спину дул холодный ветер, словно подговаривая ускорить шаг, а то и вовсе побежать, но я замешкался – привычка осторожничать давала о себе знать.

Дорогу к гаоляну перегородила выехавшая с проторённой дороги полусотня японских кавалеристов.

– Мать честная! – сказал за всех мой ординарец.

Всадники заметили на нас, перешли в галоп, засверкали клинки. Я приказал открыть по ним огонь. Дружный залп из десятка винтовок сбросил из седла нескольких кавалеристов и заставил полусотню повернуть назад. Взять нас с наскока у них не получилось. Но и нам от этого было не так уж много толку: путь к нашим оказался отрезан, надо искать другую дорогу, а позади всё ещё двигалась преследующая нас пехота.

– Отступаем, – принял решение я.

Придётся снова отойти к сопкам: идти в атаку на засевших кавалеристов – чистой воды самоубийство, нас перещёлкают как семечки.

В подтверждение моих мыслей из гаоляна зажужжали пули – это конники спешились и стали по нам стрелять. Стоявший возле меня солдат взмахнул руками и повалился. Минус ещё один, с сожалением понял я, но всё-таки приказал проверить.

– Как он?

Кузьма печально склонил голову.

– Преставился, упокой Господь его душу.

Огрызаясь, мы стали пятиться к сопкам. Вылезать из зарослей японцы не спешили: боялись или осторожничали. Изредка постреливали, но, к счастью для нас, мимо.

– Что делать, вашбродь? – спросил Лукашин-старший.

Вопрос, конечно, интересный. Прямо пойдёшь – конец найдёшь, назад пойдёшь – такая же загогулина. В общем, придётся петлять, только это не так уж и просто, когда на тебя наседают сразу с нескольких сторон. Однако, когда ты командир, нужно делать морду кирпичом и изображать абсолютную уверенность.

– Пойдём вдоль сопок. Не отстаём, братцы!

Опасность сблизила меня с солдатами, они чувствовали это и тянулись ко мне, невзирая на чины. Тот же Лукашин-старший успел понюхать пороха не меньше моего.

Все устали как собаки, но желание выжить и прорваться к своим помогало выдерживать интенсивный темп ходьбы.

Где-то позади нас послышалась оглушительная пальба. Я не сдержал улыбки.

– Френдлифайер.

– Что, вашбродь? – не понял шагавший рядом Скоробут.

– Дружеский огонь. Похоже, наши преследователи столкнулись с кавалеристами и, не разобравшись, стали стрелять друг в друга.

– Ну, хай тогда укокошат сами себя! – усмехнулся Кузьма.

– Это вряд ли, однако кого-то да зацепит.

Перестрелка длилась несколько минут, затем наступила тишина.