Понятно, что покойные гвардейцы избрали для своих утех самое лучшее заведение городка. Останавливаемся у ворот большого двухэтажного особняка с вывеской из иероглифов, вдоль второго этажа – длинный балкон-терраса с затейливыми резными колоннами. У дверей вытянулся часовой с винтовкой с примкнутым штыком. Ага, охраняет место совершения преступления.

При виде нас часовой тянется во фрунт.

– Вольно, – командует Николов.

Входим внутрь. Теперь понятно, почему особняк такой большой, – во внутреннем дворе искусно разбит садик с кривыми деревцами, альпийскими горками из камней и небольшим прудом с золотыми рыбками. В садике нас ждёт богато одетая китаянка неопределённого возраста: на ней столько белил и румян, что лицо больше похоже на театральную маску, нежели на живого человека. На вид ей может быть и двадцать лет, и все двести.

Китаянка низко кланяется, сложив руки на груди.

– Сяо Вэй, недостойная хозяйка этого «весеннего дома».

По-русски она говорит с сильным акцентом, но всё же довольно неплохо.

– Подполковник Николов, военная контрразведка.

– Готова ответить на все вопросы господ русских офицеров.

Голос хозяйки борделя дрожит, и по нему видно, что местная «мадам» сильно напугана. Интересно чем: чувствует свою вину, боится контрразведки или случилось нечто из ряда вон выходящее? Плохо, что метровый слой «штукатурки» не позволяет увидеть эмоции, приходится полагаться только на её голос.

– Для начала покажите, где всё произошло, – сухо говорит Николов.

Сяо Вэй с очередным поклоном показывает в сторону одной из дверей во внутренние помещения борделя.

– Прошу за мной.

Входим в помещение, и я чувствую, как волосы встают дыбом под фуражкой.

Глава 18

Война приучила меня к виду крови и смерти: сколько раз боевые товарищи и враги погибали у меня на глазах! Я видел оторванные конечности, обезглавленное туловище, выпадающие кишки из распоротого живота, но зрелище, представшее в одной из комнат борделя, затмевало всё, чему мне приходилось быть свидетелем. Боюсь, оно часто будет сниться мне в ночных кошмарах.

Трижды осеняю себя крестом и слышу, как Николов тоже крестится и бормочет про себя: «свят, свят, свят».

А ужаснуться есть с чего. Мёртвые тела русских офицеров лежат сплошным ковром, их так много, что я даже не берусь сосчитать. Трупы страшно обезображены: у кого-то нет глаз или ушей, кто-то впился в плоть соседа и замер в такой позе навечно, кто-то сам разодрал себе лицо, оставив глубокие борозды, есть даже те, кого буквально вывернуло наизнанку. То тут, то там рваные куски мяса с отпечатками зубов.

И всюду кровь, тонны крови… Её так много, что кажется, будто пол, потолок и стены выкрашены в тёмно-бордовый цвет. Я будто попал на скотобойню: везде мёртвая плоть, сделать шаг и то невозможно – пол скользкий как каток. Вот только в качестве скота тут были люди, и эти люди убивали друг друга и самих себя.

Полным-полно пустых бутылок, от дорогого «Мадам Клико» до какой-то китайской бурды. Трубки с опиумом, кокаиновые дорожки на столешницах, шприцы – готов поставить что угодно на спор, в них был морфий. Приторный запах спёкшейся крови и сладковатый аромат начавшегося трупного разложения, жужжание полчищ насекомых, облепивших тела, неприятная, давящая атмосфера.

Что там я, даже у Николова вовсю дёргаются глаза и сводит скулы.

– Боже мой, это же… Оболенский, Шувалов, Шереметев… Цвет нашей аристократии… – вырывается у контрразведчика.

Он подносит к носу платок. Догадываюсь, что, как у человека опытного, платок Николова чем-то надушен, – хороший способ отбить неприятный запах.