Из молочного тумана слышны проклятия, крики ярости и боли. Срабатывают и ловушки, которые мы с бойцами заготовили загодя, – те самые заострённые бамбуковые колышки, выпачканные в дерьме и нечистотах. Но порыв наступающих слишком яростен. Крики «банзай!» всё ближе.

Бойцы бьют залпами, пулемёты строчат, ловушки находят свои жертвы, а японцы – люди и демоны – прут и прут на наши позиции. Кроме обычных солдат противника в рядах наступающих какие-то похожие на гоблинов мерзкие существа.

– Это сикомэ, вашбродь, – шепчет из-за плеча верный Скоробут.

Сикомэ так сикомэ. Пуля, даже серебряная, как известно, дура, ей без разницы, кто перед ней: человек из плоти и крови или демон, весь пронизанный эфирными субстанциями.

Сперва всаживаю пулю в оскаленную харю сикомэ, прущего на меня с «арисакой» с примкнутым штыком. Демон падает. На его месте тут же вырастает японский солдатик с разинутым в диком крике ртом. Стреляю ему в грудь, солдатик спотыкается на бегу и падает почти на бруствере окопа. Сухо щёлкает курок. Так и есть, отстрелял весь барабан. Бойцы мои спешно перезаряжают свои «мосинки».

А противник прёт и прёт. В какой-то момент выстрелы с нашей стороны почти смолкают, только строчат пулемёты, собирая свою кровавую жатву. Лихорадочно впихиваю патроны в барабан револьвера. Вторая волна противников всё ближе – тёмные силуэты в белёсом тумане.

– Залпом! Пли! Залпом! Пли!

Враг так близко, что слышно, как пули с тупым стуком входят в тела.

– Стрелять без команды!

Грохот выстрелов учащается. И вот как прикажете в такой ситуации беречь патроны?

Пускаем в ход наши самодельные гранаты. Во все стороны летят комья земли и части тел противника. Уродливая голова японского гоблина с приплюснутыми остроконечными ушами и оскаленными в яростной гримасе кривыми клыками падает прямо передо мной. Зубы клацают от удара – полное ощущение, что последним посмертным движением он хотел укусить меня.

Японцы отходят. Думаю, небольшая передышка. Сейчас сформируют вторую волну и попрут снова. Спешно дозаряжаемся. Оставляю за себя старшим Бубнова, а сам с Кузьмой иду проведать четыре наши пулемётные команды.

Откуда четыре, спросите вы? Выделили же всего пару пулемётов на подразделение. А ещё пару я тупо выцыганил у тех господ офицеров, которые, как и Коломнин, считают пулемёт ненасытным растратчиком патронов. Пулемётчиков на «максимы» у них всё одно не было, так что у них эти два ствола стояли бесполезным грузом, а у меня – сгодились в дело. Правда, пулемёты мне дали без патронов, так что приходится крутиться, объяснив перед боем всем своим пулемётчикам пользу коротких очередей.

Не доходя до Жалдырина с его вторым номером, чувствую под ногами непонятную сырость. Сапоги хлюпают по лужам. Откуда вода, дождя же не было?

Повторяю вопрос Жалдырину, тот смущённо хмыкает и лукаво улыбается. Ах ты ж ёж, морячок же у меня водяной. Как я мог забыть?

– Твоя работа?

– Моя, вашбродь. Уж больно японец сильно пёр, так что пришлось подболотить.

Осторожно выглядываю в потихоньку редеющий туман. Раскисшая почва создала для наступавших японцев дополнительную помеху, и позволила Жалдырину выкашивать врага с большим успехом. Объявляю ему благодарность и предлагаю усилить его позицию вторым пулемётом, выдвинув их чуть вперёд во фланг второй волне японской атаки. Обговариваем, что сигналом для открытия огня должен стать двойной крик свиристели.

Отправляю Скоробута донести мой приказ до обоих пулемётных команд на другом фланге. Сам организую усиленную пулемётную точку из Жалдырина с его вторым номером и второй пулемётной команды.

Во всё ещё густом белёсом тумане в стороне японских окопов звучат отрывистые команды и резкие звуки сигнальных рожков.