Появляется делегация от стрелков. От их роты осталось меньше взвода, все офицеры выбиты.

– Вашбродь, – просит щербатый унтер, – возьмите нас, покуда начальство не определится, к себе. Мы ж видели, как вы воюете, зазря никого под пули и снаряды не ложите.

– Что с вами поделаешь… Ладно, будем воевать вместе.

Через пятнадцать минут прибегает посыльный – господ офицеров требуют на совещание. Проводит его Али Кули Мирза. Вид у подполковника откровенно неважный: офицер бледный, говорит через силу, его качает как лист на ветру.

– Что с ним? – спрашиваю у одного из взводных нашего эскадрона, штабс-ротмистра Третьякова.

– Сердце больное, – поясняет тот. – Сегодня приступ был, едва откачали.

Персидского принца откровенно жалко: он и как человек хорош, и как командир выше всяких похвал. Но не с его здоровьем, конечно, воевать. Комбриг уже в курсе о приступе у подполковника, поэтому Али Кули Мирзе приказано отбыть в тыл и лечь в госпиталь. На его должность временно назначается… командир 3-го эскадрона ротмистр Коломнин. Плакали мои патроны к пулемётам, понимаю я.

Наше наступление, как и следовало ожидать, застопорилось. У начальства осталось в резерве всего два батальона, с таким войском успех не разовьёшь, только заткнёшь дырку на опасном участке.

– Но мы свою задачу выполнили, – невесело говорит подполковник.

– Говорят, приступ у подполковника случился после того, как он получил разнос от начальства, – шепчет на ухо Третьяков.

– За что? Мы ведь прорвались к Вафангоу…

– Оказывается, генералом Куропаткиным нам предписано не доводить дело до решительного столкновения и не допускать израсходования своего резерва в бою, пока не выяснится обстановка.

– И как тогда атаковать? – не понимаю генеральской логики я.

– Никто не знает, и наш командир полка тоже. Но приказы надо выполнять.

После офицерского совещания возвращаюсь на позиции и сразу провожу летучку среди своих.

– Диспозиция следующая: мы тут, похоже, надолго, поэтому необходимо приготовиться к обороне. Поэтому приказываю…

Про десантников принято шутить: три минуты – орёл, а остальное время – ломовая лошадь. Пехота же практически всегда вынуждена рыть землю, словно кроты. И чем лучше ты выкопаешь и укрепишь окоп, тем будет легче.

Взвод и поступившие на время под моё командование сибиряки вгрызаются в твёрдую, полную камней почву. Копаем, как говорится, отсюда и до обеда. И это не просто окопы, а фортификационные сооружения по военной науке будущего – полного профиля, ломаной линией, с оборудованием фланговых позиций для пулемётов.

Соседи уже несколько часов как закончили работы, а мои по-прежнему пашут не разгибаясь. То и дело к нам подходят офицеры разных частей, недоумённо качают головами, порой пускаются в диспут со мной.

– Зачем такие сложности, штабс-ротмистр? Всё, что надо, предписано уставом.

Объясняю, как могу, но мои соображения кажутся коллегам надуманными. Они ещё не представляют, что такое полноценная позиционная война, когда противник с утра до вечера лупит по тебе артой. И что самое хреновое, меня никто не воспринимает всерьёз, для них мои приготовления – блажь. Не удивлюсь, если кое-кто в душе считает меня трусоватым: в представлении большинства офицер должен стоять во весь рост под градом пуль и снарядов. Разве что Третьяков проникается и пытается перенять мой опыт, уже что-то…

Японцам хорошо досталось, поэтому они пока не дают о себе знать. Накапливают где-то там, впереди, силы и готовятся атаковать.