– Добрый день, сэр, – сказал я. – Меня зовут Джим ди Гриз.

Он посмотрел на меня и сердито проворчал:

– Чтоб ты пропал, щенок, – он продолжал ковырять пальцы на ноге, занятие, от которого я оторвал его своим приходом.

Это был мой первый урок. Вежливый обмен приветствиями, принятый снаружи, не был в чести за этими стенами. Жизнь была слишком груба – таков же был и язык. Мои губы искривились в усмешке, и я снова заговорил. Более резко на этот раз.

– Чтоб тебе самому пропасть, болван. Меня кличут Джимом. А тебя?

Я не был уверен насчет сленга, я почерпнул из его старых и не очень хороших видео, но тон я, очевидно, выбрал верно, потому что на этот раз он все же обратил на меня внимание. Он медленно поднял глаза, они были полны жгучей ненависти.

– Никто – говорю тебе еще раз, НИКТО – не разговаривает с Вилли Клинком таким образом. Я тебя порежу за это, щенок, и порежу очень здорово. Я вырежу свои инициалы на твоем лице. Выйдет прекрасная "V".

– Не "V", а "W", – поправил я, – Вилли пишется через "W".

Это еще больше вывело его из себя.

– Я знаю, как это пишется, я не идиот! – он просто закипел от ярости, шаря рукой у себя под матрацем. Он извлек оттуда кусок слесарной ножовки, и я успел заметить, что ее край был аккуратно заточен. Симпатичное орудие убийства. Он несколько раз подбросил его в руке, усмехаясь прощальной усмешкой, затем внезапно ринулся ко мне. Думаю, нет необходимости напоминать, что это не самый лучший способ подойти к Черному Поясу. Я отошел в сторону, поймал его за запястье, когда он пролетал мимо – затем подхватил его лодыжку и подбросил его кверху, так что он полетел прямо головой в стенку. Он потерял сознание. Когда же он пришел в себя, я сидел на своей койке и чистил ногти его ножом.

– Мое имя Джим, – произнес я, скривив губы в мерзкой ухмылке. – А теперь ты попробуй произнести его. Джим.

Он смотрел на меня, лицо его задергалось – и тут он вдруг заплакал! Я просто ужаснулся. Могло ли это быть на самом деле?

– Мне всегда доставалось от других. И ты не лучше. Превратил меня в посмешище. И отобрал у меня мой нож. Я целый месяц работал над этим ножом, пришлось заплатить десять долларов за сломанное лезвие...

Вспомнив о всех своих бедах, он вновь принялся всхлипывать. И тогда я увидел, что он старше меня на год‑два, не больше – да к тому же намного беззащитнее меня самого. Таким образом, мое вхождение в уголовный мир началось с того, что я стал утешать его, подавать ему влажное полотенце, чтобы он утер свое лицо, вернув ему его любимый нож – и даже дав ему пятидолларовый золотой, чтобы он прекратил свое нытье. Я начал подумывать, что преступный мир вовсе не такой, каким я его представлял себе.

Нетрудно было выудить историю его жизни, наоборот, практически невозможно было заткнуть ему рот, когда он принялся изливать мне свою душу. Его переполняла жалость к самому себе, и он наслаждался возможностью раскрыться перед слушателем.

– Жалкий подлец, – думал я, но сохранял молчание, когда на меня полились его воспоминания. Отставал в школе, терпел постоянные насмешки, получал самые низкие отметки. Был слабым и часто попадал под руку местным драчунам, приобрел небольшой авторитет, только когда обнаружил – совершенно случайно, конечно, разбив бутылку – что тоже может быть хулиганом, если вооружится. Приобретя кое‑какой статус, если не уважение, он стал использовать угрозу насилия и понемногу задираться. Все это подкреплялось демонстрацией вскрытия живых птичек и других мелких и беззащитных созданий. Затем быстрое падение авторитета, когда он порезал какого‑то мальчишку и был пойман. Осужден и отправлен в подростковую колонию, освобожден, затем новые неприятности и опять колония.