Выхода не было — пришлось заточить Лопеса в Тауэр. Судили его в Зале Гильдий, председательствовал сам Эссекс (он настоял на этом), а обвинение представлял генеральный прокурор королевства сэр Эдуард Коук.

— Этот лекарь — подлый и кровожадный негодяй, — заявил обвинитель, — гнусный иудей, превзошедший мерзостью самого Иуду.

Об исходе процесса мне сообщил Роберт Сесил.

— Признан виновным, ваша величество. Государственная измена.

Я опечалилась.

— Ах, милый Эльф, кто бы поверил, что человек, служивший мне так долго, может замыслить мою погибель?

На самом деле я вовсе не была уверена в виновности Лопеса. Просто Эссекс решил во что бы то ни стало расквитаться с доктором за строптивость. Не верю я в признание, исторгнутое под пыткой. Ненавижу дознание с пристрастием, но без него, увы, не обойдешься.

Совесть у меня была не на месте. Лопеса приговорили к смертной казни, и я никак не хотела ставить свою подпись под вердиктом — тянула время, как после суда над Марией Стюарт.

Эссекс же убеждал меня, что оставлять врача в живых опасно.

— А что, если его попытаются освободить? Вдруг он сумеет сбежать к своим испанским хозяевам? Подумайте, сколько важных секретов он может им выдать! Ваше величество, вы должны подписать приговор.

— Перестаньте указывать мне, что я должна и чего я не должна, Эссекс! — вспыхнула я. — С королевой так не разговаривают.

— А я разговариваю!

— Попридержите язык, милорд! Он вас до добра не доведет.

И тогда он произнес фразу, которую впоследствии повторил в одном из писем — я храню это письмо и часто перечитываю.

— Ваше величество, вы можете от меня отвернуться, но я не отвернусь от вас никогда. Сейчас вы позволяете мне говорить о любви, и этим я силен. Но может настать день, когда вы лишите меня этого права и даже отнимите у меня самое жизнь. Знайте же, что и в этом случае мои чувства к вам останутся неизменными, ибо сама великая королева не в силах заставить мою любовь угаснуть.

От моего гнева не осталось и следа. Он любил меня по-настоящему! Ведь мальчик совсем не умел притворяться, а говорил он с таким пылом, с такой искренностью!

Я сняла с пальца свой любимый перстень с крупным рубином, окруженным бриллиантами, и надела Эссексу на мизинец.

— Теперь мы связаны, — сказала я. — Если вы попадете в беду и вам понадобится моя помощь, пришлите мне этот перстень. Я вспомню наш сегодняшний разговор и ваши слова. Кольцо — знак моей любви. Увидев его, я выручу вас из беды.

Он поцеловал мне руку, а наутро я подписала приговор Лопесу.

Осужденного отвезли на Тайберрнское поле в позорной колеснице. Перед смертью — Лопеса должны были сначала повесить, а затем и четвертовать — он крикнул толпе, что никогда не замышлял дурного против королевы и любит меня так же, как Господа нашего Иисуса Христа.

— Врешь, еврей! — крикнули ему в ответ. — Ты не любишь Иисуса!

И все решили, что лекарь сам косвенно подтвердил свою виновность.

Я же по-прежнему терзалась сомнениями, не веря, что Лопес хотел меня отравить. Если это правда, значит, я ничего не понимаю в людях. Я погрузилась в меланхолию — как всякий раз, когда приходилось казнить человека, чья вина не была полностью доказана.

У Лопеса осталась вдова Сара и пятеро детей. Я приказала, чтобы им оставили имущество казненного, а наследник лекаря впоследствии стал пастором и получил собственный приход.

ИЗМЕННИК

Рэли все еще сидел в Тауэре, и я не торопилась его оттуда выпускать.