— Хернёй занимаешься, — констатировал факт Боря. — Она вообще тебя не переносит с тех самых пор, как ты притворился, мол, я тебя о чём-то просил. Так что, сколько не подбивай к ней свою колбаску — ничего тебе не светит. Да, малой?

Гугля не сразу понял, что это обращение было к нему. Деловиты тыкая маленькими пальчиками в телефон, он отреагировал только на повторной: «да, малой?», которое звучало уже как-то строже.

— Дя. Антон — ищяк.

— Ишак, — поправил его Клеменко.

Антоха, впрочем, внимания на перебранку с Гуглей не обратил, его душевные терзания были слишком глубоки, чтобы отвлекаться на подобные мелочи.

Он тяжело вздохнул, плюхнулся на кровать, отчего старенькая пружина жалобно скрипнула, и уставился в потолок, словно там, среди плесени и абстрактных созвездий, можно было найти ответ на вопрос, почему Лена предпочла ему, такому видному парню, ботанику с третьего курса, у которого даже имя было какое-то… не запоминающееся.

— Не понимаю, — пробормотал он, скорее себе, чем кому-либо еще, — Чем я хуже этого… Калынова? У него даже рожа какая-то… книжная.

Боря хмыкнул, не отрывая взгляда от потолка:

— С чего ты вообще взял, что она кого-то там предпочла?

— Знаю!

— Ну окей, — протянул юноша. — Тогда причин много. С чего начать? Может, потому что Калынов не пытается засунуть свою «колбаску» куда не просят? Может, потому что он не притворяется тем, кем не является? Может, потому что он хотя бы иногда моется?

Последнее замечание было явно лишним, и Антоха тут же вскинулся, готовый к словесной перепалке, но вовремя вспомнил о своей разбитой любви и уныло опустился обратно на кровать.

— Чушь несёшь, — пробурчал он, — я, между прочим, душ принимаю каждый день. Ну, почти каждый… Ладно, через день. Но это же неважно! Важно, что у меня душа богатая! Страдающая душа поэта! А Лена этого не ценит!

Гугля, до этого момента занятый своим телефоном, вдруг оживился. Он подполз к Антохе и ткнул пальцем в экран.

«Антоха — лузер!» — гордо заявил он, демонстрируя новосозданный стикер с карикатурным изображением расстроенного Антохи и надписью «Я страдаю по Лене!».

Антоха взвыл от отчаяния.

— Даже ты, мелкий засранец, надо мной издеваешься! Где справедливость в этом мире?

Вместо ответа Гугля лишь пожал плечами и принялся лепить новые картинки.

Атмосфера в комнате сгустилась до состояния перезрелого варенья. Боря чувствовал, как его и без того шаткий оптимизм тихонько покидает помещение, крадучись мимо страдающего Антохи и ликующего Гугли.

Он перевел взгляд с потолка, где плесень, казалось, начала складываться в неприличные фигуры, на эту дивную троицу.

Антоха продолжал заламывать руки, причитая о несправедливости мироздания. Гугля, воодушевленный успехом первого стикера, принялся создавать новые шедевры, комментируя каждое свое творение звонким «гы-гы».

Боря, устав от этого балагана, решил сменить тактику. Он резко сел на кровати, отчего пружины отозвались протестующим скрипом. Затем, весьма деловито зевая, потянул руки в разные стороны и начал разминать шею. Антон и Гугля тут же напряглись.

Уж больно хорошо они знали этот жест. Если Боря разминает шею, значит, кому-то сейчас снесут челюсть. Но на их удивление, ничего не произошло. Клеменко встал с кровати и выдвинулся на выход из комнаты.

— Куда это ты собрался? — подозрительно прищурился Антоха, опасаясь, что гнев Бори минует его, переключившись на кого-то менее готового к обороне.