Несколько крутых поворотов, и вот оно — море.

Такое же голубое и безграничное, как любое море, вода, по которой растекается взгляд, утонувшее небо. Море с высоты. Острова внизу похожи на порванное ожерелье из камней и фигур, которые разъединились, но так и не отделились по-настоящему от шеи земли. Море. Голубая кровь этих скал и лесов.

Пьетро сияет, хочет остановиться, пофотографировать. Мы выходим из машины на террасу бельведера.

Сильный соленый ветер треплет мои волосы, швыряет их мне в лицо, так что приходится прикрывать глаза. Идеально круглый мяч солнца, беловатый от дымки, чуть ниже нас, на небе: приближается вечер.

Парень, вероятно, тоже остановился здесь посмотреть на залив. Наконец-то слез с мотоцикла и прошелся не прячась, не петляя, не боясь упасть.

«С моря не стреляют», — подумал. Прижался к своей овечке с рыжими волосами.

«Все кончено, Аска, ты свободна».

— Давай быстрее, мам!

Пьетро торопится ехать, хочет искупаться, пока солнце совсем не зашло. Встал рядом, смотрит на меня, а я смотрю вниз.

Беспокоится, потому что узнает мой взгляд.

Сколько раз мы с ним стояли так, молча взирая на нашу жизнь! Первый раз ему было три года, он в парке слишком близко подошел к качелям, и доска ударила его по лбу. А когда я тащила его к фонтану, он плакал и брыкался. Чтобы он не вывернулся, я сжала ему горло, сильно, до боли. Когда он высвободился, кровь все еще лилась, растекаясь по мокрому лицу, как розоватый крем, и тогда он выкрикнул: «Ты плохая, не люблю тебя!»

Выпустив его, я сказала вдогонку: «Захочешь вернуться, сначала попроси прощения».

Он отошел чуть в сторону, недалеко от моей скамейки. Долго сидел там на траве, ковыряя землю носком башмака. Я делала вид, что читаю.

В конце концов я подошла к нему: «Давай быстрее, уже поздно». Он только того и ждал. Он чувствовал себя в тот момент самым одиноким на свете, но гордость не позволяла ему подойти. «Попроси прощения». — «Прости». Он был так одинок! Вот тогда мы впервые вместе посмотрели на мир, на то, что у нас отняли, и на то, что нам осталось.

Диего не сопровождал своего мужающего сына в его пути, не поднимался вместе с ним по лестнице, ведущей из детства во взрослый мир. Он взобрался на скалу со своим искусственным глазом. Что он хотел увидеть?

Его фотоаппарат, разбившийся, как и его голова, был пуст. Он больше не вставлял туда пленку, его это не интересовало. Ему достаточно было движения руки, знака. Последняя фотография должна была стать водой, текущей к истокам, он снял ее, пока летел в пропасть.

Городок внизу некрасивый, сплошной бетон и дорожные пробки. По морю между материком и полуостровом Пелешац тянутся красные буйки устричных хозяйств.

Солнце уже садится, мы едем по улице, которая то тянется вдоль берега, то ненадолго отступает от моря в деревья инжира и кустарники розмарина. Время от времени проезжаем какой-нибудь населенный пункт, низенькие рыбацкие домики, колокольни, розовые от соли, точно фары, магазинчики с резиновыми тапками для хождения по камням. Вынуждены сбавить скорость, потому что выстроилась целая очередь из машин, люди останавливаются, приветствуя друг друга. Сегодня суббота, завтра — выходной. Свадебный автомобиль с женихом, невестой и их шумной компанией едет за нами на другой конец полуострова, к пристани, откуда отправляются паромы на острова.

Последний паром на Корчулу только что отплыл, мы видим, как он удаляется в вечернем море с его металлическим блеском.

Мы с Гойко остаемся на пирсе. На нем зеркальные очки, которые больше не нужны, но он не снимает их даже вечером; крепкие руки расставлены.

Видя, как паром уходит без нас, мы грустим, но недолго.