Сережа промолчал. Ни объездчики, ни отец его не могли знать, что тополь, стоявший здесь с тех пор, как стоит совхоз, и до совхоза стоявший много лет, упадет и сломает изгородь. Но объяснять этого не хотелось. Толя и сам знает, что зря говорит, просто берет его досада из-за Богатыря.

Да и что тут говорить, спорить, разводить какой-то вздор! Ушел лучший олень, ушел Сережин любимец, выхоженный им. Где взять другого с такими рогами? Хороших пантачей и без него немало, но таких красивых, как Богатырь, пожалуй, все-таки нет!

Жалко и отца — будет очень расстраиваться, если не найдут и не загонят Богатыря. Но больше всего — обидно! Ну как же это он мог уйти? Ведь его здесь спасли от смерти! Ведь он ел хлеб из Сережиных рук, ведь Сережа утирал ему слезы, когда тот лежал совсем беспомощный и плакал от боли! И вот — ушел. А Сережа надеялся, что этот олень к нему привык, что он к нему даже как-то привязан. А вот же — нет! Зверь так и остается зверем!

Разбуженные переполохом, вышли из домика завхоза биологи. Саша был молчалив, ему хотелось бы еще поспать. Но Борис Данилыч весело и бодро поглядывал вокруг своими острыми медвежьими глазками. Погладив аккуратную круглую белокурую бородку, он оглянулся кругом:

— Эко утречко! А? Три жизни жил бы, и все бы мало!

— А вы-то куда встали? — попробовал удержать их гостеприимный кладовщик Теленкин. — Вам оленей не ловить.

— А нам другую живность ловить — птиц, жуков, змей, если хотите…

— Ну, этого мы не хотим! — засмеялась мать Антона. — Такого добра нам не нужно!

Антон услышал их разговор, тоже вскочил с постели и подбежал к окну. Биологи уходят — эх, жалко! Но что такое во дворе? Почему народ собирается? Что случилось?..

Среди рабочих он увидел Толю и Сережу. И тотчас принялся искать свои штаны и рубашку — Антон никогда не помнил, где он оставил их, ложась спать.

Первыми тронулись в тайгу верховые. За ними отправились рабочие, которым не досталось лошадей. Андрей Михалыч разделил загонщиков на отряды и распределил, кому и куда идти.

— А вы пойдете за Крылатовым, — сказал он ребятам. — Не шуметь и не отставать.

Сережа и Толя молча шагали по тропке за Иваном Васильичем. В тайге попискивали бурундуки. Изредка задетая ветка осыпала густым дождем голову и плечи. Толя вздрагивал, сердился. Его полотняная рубашка сейчас же намокла и прилипла к плечам. А Сережа даже не замечал этого дождя: старый пиджачок промокал не скоро. Да если бы и промок, Сережа не заметил бы. Он смотрел в заросли не отрывая глаз — не мелькнет ли где пестрая спина, не прошумят ли в листве ветвистые панты. Сердце его горело от обиды на вероломного зверя.

Шли осторожно, прислушиваясь, приглядываясь. Вдруг сзади послышались чьи-то шаги — кто-то бежал, задевая ветки, топая и спотыкаясь. Кто же это бежит так неуклюже и шумно?

На тропке показался Антон. Он пыхтел, щеки и уши его раскраснелись. Куртка была распахнута, ворот рубашки расстегнут. За плечом, стуча по спине, подпрыгивал туго набитый школьный ранец.

— Антон! — удивился Сережа. — И ты?

— Ага, — ответил Антон, — и я… Эта… как ее…

Толя, увидев Антона, нахмурил тонкие брови и по-отцовски сверкнул синими глазами.

— В чем дело? — строго спросил он. — Кто тебе разрешил?

Антон поглядел — на него кротким телячьим взглядом:

— Ну, Толя… Ну, я… а? Я тоже помогать буду. Я тоже загонять… эта…

— «Эта, эта»! Ты не загонишь, а только распугаешь. Да еще и сам потеряешься. Ищи тебя тогда!

— А я… с тобой.