— Домой! Домой! — подхватили ребята.

— Подождите! — остановила их Катя. — Надрызгали, а убирать за нами кто будет? Борис Данилыч, да?

— Дельное замечание, — сказал Алеша. — Прибирайтесь. Все приберите. А мы пока лошадей оседлаем.

— Ну что же, Анатолий, — Иван Васильич тронул за плечо Толю, который все еще неподвижно сидел у окна, — поедем, брат! На этом дне жизнь-то еще не кончается.

Толя встал. Отыскав кепку, он надвинул ее на свои густые кудри и молча вышел из дома. И так же молча, ни на кого не оглянувшись, пошел вниз по тропе.

— Эй! Куда ты один! — закричал Антон. — Тольян, куда!.. Э!..

— Подожди! Вместе поедем! — закричал и Сережа. — Андрей Михалыч, смотрите, Толя один пошел!

— Пусть идет! — ответил Андрей Михалыч, седлая лошадь.

Андрей Михалыч не обернулся и не посмотрел на Толю. Он был рассержен, обижен, огорчен, он презирал сына… Но сквозь это презрение к сыну пробивалось и тягостное недовольство собой. А сам-то он, отец, — прав ли? Учил переходить через ручьи, учил разжигать костры и влезать на деревья. Но быть хорошим товарищем, помогать другу, когда тебе и самому тяжело, делить последний кусок хлеба — этому отец его не учил! Да и как придет в голову учить этому? Ведь это само собой должно быть понятно! Но, оказывается, вот нет, не всем понятно это!

А Толя шел и шел не оглядываясь. Так и ушел один, никому не сказав ни слова, и зеленые цветущие заросли приняли и заслонили его.

Алеша молча проводил его глазами. Он тоже был расстроен.

— Ничего, — сказал Иван Васильич, — перемелется — мука будет. А парень — того, задумается. Вот съездит на выставку…

— Ни на какую выставку он не поедет, — возразил Андрей Михалыч. — На выставку посылают лучших.

— Задумается, — повторил Алеша слова Ивана Васильича. — Тут не только Анатолию придется задуматься… И как же это все так получилось? Честное слово, понять не могу…

В это время из дома вышел Сережа.

— Папаня, — обратился он к отцу, — у тебя рожок с собой?

— С собой. А что тебе?

— Мне бы надо тут еще остаться…

— Это зачем же? — удивился Иван Васильич. — Еще не устал нешто? Еще по дому не соскучился?

— Да нет, не это… — Сережа теребил в руках свою рыжую кепку. — Богатыря-то мы не загнали… А ведь он тут где-то, бродяга, ходит! Я его своим берестяным рожком раза два вызывал. Но у этого голос не такой.

— Почему ты думаешь, что он тут? — спросил объездчик.

— Да уж знаю. Все время за нами ходит, а в руки не дается. Вот если тихо посидите в доме, то он обязательно подойдет! Вот если бы вы тихо посидели… На рожок подойдет!

Борис Данилыч охотно улыбнулся:

— Ну что ж, товарищи! Давайте посидим. Хоть чайку попьем. А то как-то подхватились и гостеванье сорвали!

Все снова вошли в дом. Борис Данилыч расшевелил огонь в плите, поставил чайник. А Сережа взял у отца рожок, вышел на поляну перед домой и заиграл. Звонкая, чистая песенка понеслась в тайгу; она искала оленя, звала его, подманивала… Она взлетала к вершинам сопок, где вьются каменистые козьи тропки, она проникала в распадки и вплеталась в звон ручьев. Она тревожила сонную полуденную тишину лесной чащи, реяла над сочными цветущими травами и трепетала в древесных вершинах, привлекая внимание белок и бурундуков… На одной из полянок, усеянной солнечными пятнами, она отыскала Богатыря, отдыхавшего под липой.