Хвостатку за единый миг растерзали в мелкие клочья, съели её небогатое мясо и разобрали скелетик на украшения. Н’йирра посмеивался, глядя на это. Дети набегались, запыхались, по уши измазались в крови и содержимом кишок хвостатки и выглядели совершенно счастливыми.

Спрыгнув с ветви, Н’йирра прошёл в самый центр бурной возни, сгрёб за гривы первых попавшихся малышей и потащил их к ручью отмывать. Ещё трое или четверо, радостно визжа, попрыгали ему на плечи. Кто-то даже осмелился повиснуть на его косах, и Н’йирра с рыком тряхнул головой. Чудесная была минута, безмятежная и радостная, как утренний свет.

И должно было случиться, что именно теперь Н’йирра почуял — почуял что-то странное, новое, непредвиденное. На полвздоха он остановился, пытаясь понять, с чем связано его предчувствие. Ярко сияло солнце. У ног прыгали и смеялись здоровые, сытые дети. Не было причин беспокоиться, не было повода ждать перемен. Но знобкая дрожь прошла по спине старейшины. Давно, давно задремали в нём инстинкты воина и убийцы воинов — и вот пробудились.

Н’йирра выпустил детей, направил их к ручью, подталкивая в спины, велел вслух: «Пойдите, пойдите умойтесь, иначе ваши матери вас не узнают». Сам он развернулся и зашагал туда, куда вело его чутьё — в поле за речной излучиной.

По пути он разобрался в ощущениях и разделил их, как учёный разделяет объекты по таксонам. В действительности Н’йирра ничего не чуял, то есть — не воспринял никаких новых запахов. Странное чувство относилось к плотности воздуха, словно бы к самой структуре пространства. Будто нечто дрогнуло рядом. Впору сравнить с землетрясением, если бы воздух мог сотрястись сам по себе, вследствие движения незримых, неощутимых внутренних пластов… Летательный аппарат? Н’йирра допустил эту мысль, хотя гипотеза выглядела нелепой. Если о них наконец вспомнили, то сначала должны были восстановить связь, и уж потом — лететь в такую глушь, какой была Тираи. Возможно, это был чужой, не человеческий корабль? В любом случае он бы испускал запахи.

А запахов Н’йирра не чуял.

До самого последнего вдоха не чуял. И когда обогнул рощицу, выйдя на поле, когда собственными глазами увидел до боли знакомый силуэт ай’аххара — нос его всё ещё ничего не говорил ему. На какой-то неуловимый миг Н’йирре почудилось, что разум ему изменил, и он видит призрак. В самом деле, он столько мечтал о возвращении, и вот — вестник Отчизны перед ним. Благородный ай’аххар, звёздный странник, совершенный во всех своих элементах. О, дивные очертания, что не менялись тысячи лет! Корабль-песня, корабль-легенда. Радуйтесь, сердца старого Н’йирры, забудь, Н’йирра, о том, чем должен пахнуть звездолёт, едва приземлившийся…

Если он иллюзорный — почему приминает травы? Если настоящий — почему пахнет холодом и покоем?

Н’йирра не стал размышлять дальше. Он просто выпрямился, позволив системам корабля увидеть себя, и стал ждать. Ждал он недолго.

Ай’аххар выпустил трап, и по трапу сошли двое.

2.

— Р’йенра, — сказал К’хирилл, — летим со мной.

Когти Р’йенры остановились над металлической, изготовленной специально для людей клавиатурой. Он обернулся через плечо, потом повернулся вместе с креслом. Хманк стоял в дверях. Он выглядел так же, как обычно — тонкий и бледный, будто стебель, выросший в темноте. Бесстрастный и абсолютно уверенный.

— Куда? — только и спросил Р’йенра.

— Сейчас самое лучшее время, — объяснил певчий непоследовательно, повинуясь собственной извилистой, тайной логике.