-  Чадно, - сказал наконец сквозь зубы. - Выйдем?

    Матня свирепо усмехнулся, как будто только того и ждал.

    -  Выйдем.

    Колган и Василек поднялись тоже. И весь шинок смотрел, как они выходили - впереди Гринь, бледный и с перекошенным ртом, следом, ухмыляясь, дружная троица…

    Снег улегся. Посреди неба висела желтая половинка луны. Гринь остановился посреди безлюдной улицы; собаки, немного побрехав, угомонились.

    Гринь посмотрел в лицо Матне, выбирая слова. И не выбрал; Матня заговорил первым, Колган и Василек стояли у него за спиной.

    -  Что, чортов пасынок? Что вылупился, как сыч на святую паску?

    Гринь молчал. С Матней они вместе крали у попа яблоки - за что оба бывали биты одними вожжами.

    -  Ублюдка ведьмачьего нянчить будешь? - это Колган.

    -  Не возвращаться бы тебе, чумак, - это Василек. - Лучше бы тебя телега переехала…

    Василька Гринь однажды отбил от двух мальчишек из соседнего села. Те подловили чужака на своей меже и собирались посчитать ему зубы.

    -  Что сопишь? Мать твоя…

    Он сказал, и тогда Гринь без размаха вколотил это слово обратно Матне в пасть. Жилистый возничий Круть, у которого Гринь долгое время был за подручного, научил его бить без размаха. Как гадюка кусает.

    Матня, казалось, поперхнулся собственным языком. Глаза его сделались белыми - видно даже при свете луны.

    Василька Гринь отбросил, но Колган успел ударить бывшего приятеля по уху, так, что ночь зазвенела. Проснулись собаки; Гринь отбил второй удар Колгана и тут же ударил сам. Собаки заходились; дверь шинка оставалась плотно закрытой, как будто все, что творилось на улице, никому не было интересно. Василек и окровавленный Матня кинулись одновременно и повалили Гриня в снег. Подскочил Колган и принялся бить под ребра носком сапога, Гринь взвыл и вскочил на ноги, но Василек подсек его сзади, Матня толкнул, а Колган ударил сапогом теперь уже по лицу…

    И все сразу кончилось. Хрустел снег под ногами троих убегающих парней, Гринь сел и сквозь кровь, заливающую глаза, успел увидеть, как несутся вдоль улицы двое, помогая бежать третьему.

    Это Матня, - подумал Гринь. - Я ему чуть башку не снес…

    Белый снег был спрыснут черным. Ни о чем не думая, Гринь поднес к лицу холодный до боли комок, приложил ко лбу…

    И понял, что собаки мертво молчат. Хотя за минуту до того заходились лаем.

    Он оглянулся.

    В трех шагах, у чьего-то плетня, стоял, подпирая луну плечом, высокий темный силуэт. Гринь сидел и все всматривался, все вглядывался, а снег подмигивал под луной, заливая ночь, будто маревом.

    -  Вставай.

    Царапнул по коже озноб. Гринь зачем-то обернулся вслед убежавшим парням, но улица была пуста, и собаки по-прежнему молчали.

    Поблескивал снег. Гринь поднялся сперва на четвереньки, а потом и на ноги; в висках застучало горячо и часто.

    -  Хорошо тебе? В родном доме? - спросили из темноты.

    -  Плохо, - сказал Гринь, перекосившись от боли в боку.

    -  Вот и уходи… раз плохо. Здоровый мужик, нечего у матери на шее висеть.

    Гринь проглотил слюну пополам с кровью.

    Среди чумаков он слыл едва ли не скрягой. Другие зароботчане половину всякого заработка оставляли в мошне шинкаря либо под матрасом веселой вдовы - а Гринь, стиснув зубы, ужимался и копил.