Как трудно подавить врожденную застенчивость. Я проглотил слюну и сказал:

— Аристов. Глеб.

— Ну и прекрасно.

Он исчез в дверях.

 

 

2

 

Вскоре вышли в коридор и мы.

— А ты что, Паша, разве знаешь того тонкого? — обратился я к своему другу, когда мы оказались одни.

— Да, — ответил Паша немного смущенно, — мы познакомились при посадке.

— Но ведь мы же были все время вместе?

— Нет, я еще до тебя раз приходил на поезд. Этим было все исчерпано.

Все же мне казалось необычным, что Паша, такой малообщительный, успел заключить знакомство так быстро и что его новый знакомый звал его по имени. Но продолжать расспросы на эту тему я не мог, хотя бы уже потому, что, в конце концов, Паша был хозяином положения, я же не более чем зайцем.

Дело в том, что накануне ночью мы погрузились очень поздно, и я вошел в вагон последним. Я предполагал, что мне без билета или малейших проездных документов придется ехать всю дорогу, скрючившись в каком либо кутке или на багажной полке. Но Паша провел меня в купе и, показав наверх, сказал только три слова: «Залезай и спи», — что я и сделал. До того, как заснуть, я прислушивался ко всем шорохам в вагоне и у меня не раз возникало сомнение: «А ну как проверка документов или билетов?» Меня мучительно тянуло юркнуть вниз под лавку, но я сдерживал себя, украдкой поглядывал на Пашу, который оставался невозмутимым. Ночь прошла спокойно, и теперь мы, как я сказал, мирно стояли у окна в коридоре, как будто оба были одинаково полноправными пассажирами.

— А кто еще есть в вагоне? — несмело спросил я.

Паша искоса взглянул на меня:

— Да вот увидишь сам.

Тут за Пашиной спиной откатилась дверь купе, и из него вышли пожилая женщина и тоненькая девушка лет шестнадцати. Лицо девушки осветилось радостью, когда она увидела Пашу. Она кивнула ему, а мать (если это была ее мать) обратилась к нему:

— А, Паша! Что, встал Владимир Николаевич?

— Встал, встал, — отвечал он, украдкой поглядывая на девушку. — Позвать его?

— Зачем? Давайте все зайдем к нему.

Поразительно, как это Паша всех знал и все знали его. Я разглядывал своих новых спутников. Дама была, вероятно, не намного моложе своего мужа. (По тому, как она, войдя, поцеловала Толмачева в лоб, я заключил, что это были муж и жена.) Она была в очках, плотная, с круглым и несколько плоским лицом, однако же, если смотреть в профиль, выделялся неожиданно хорошо вылепленный и очень отчетливый маленький подбородок и безукоризненной формы небольшой нос. Молодая девушка не была похожа ни на мать, ни на отца. Так как она играет немаловажную роль в последующей истории и в дальнейших перипетиях моей жизни, я хочу дать о ней общее представление. Она была маленького роста и выглядела неоформившимся подростком. Но что прежде всего привлекало в ней — это ее лицо, его абсолютная чистота, ясность, и на нем самые поразительные глаза, какие мне когда либо доводилось видеть. Это были бездонные глаза, светлые, почти прозрачные, за которыми чудился целый невысказанный, неизведанный мир. Я видел, что Паша, несмотря на все желание казаться незаинтересованным, не мог отвести взгляда от лица девушки. Паше, видимо, хотелось познакомить меня с обеими пассажирками, но он не знал, как это делается.

— Ну, Володя, — сказала дама (и как странно прозвучало, когда этого пожилого властного человека назвали Володей!), — надо собирать завтрак. Если будет кипяток, я вас всех накормлю.

Толмачев с сомнением покачал головой. Как раз в это время дверь отворилась и вошел Листер.

— А вот и сосед, — приветствовал его Толмачев.