— Подождите, — вмешалась Катя, — вот еще это. — Она развязала платочек. — Мне на счастье дали два золотых, возьмите.

— Ну да, вот это хорошо, — сказала Александра Ивановна. — Им на рынке, может быть, что нибудь купят. Не мешкайте.

Паша и я были готовы, но нас предупредил Ратаевский.

— Давайте, теперь я, — вызвался он и, быстро приняв все на вытянутые руки, через минуту исчез.

— Ну что ж, завтракать все же нужно, — проговорила Александра Ивановна. — Катя, передавай стаканы и мажь хлеб вот этим. Ну, давайте, давайте принимайтесь за еду. Прошу вас, простите, как вас звать величать?

— Эспер Константинович, — отозвался Листер.

Паша и я отказались от завтрака. Я не люблю, когда меня кормят, и, раз сказав «нет», я уж не отступлю; Паша был еще более самолюбив, чем я.

Александра Ивановна рассердилась:

— Вы что же это фокусничаете? Или обидеть меня решили?

Катя смотрела на меня и на Пашу в очевидном замешательстве.

В это время вернулся Ратаевский.

— Ну вот, Борис, надеюсь, вы, по крайней мере, не будете кривляться. Садитесь завтракать.

— С удовольствием, — сказал слегка запыхавшийся Борис. — Куда разрешите?

Нас выручил Эспер Константинович:

— Вы знаете, мы с удовольствием будем завтракать все вместе, но не как гости, а как участники. Паша, Глеб, вытаскивайте, что у вас есть. Я вношу яблоки, — он вытащил мешок из под лавки, — и вот еще консервы.

У нас, к сожалению, был только черный хлеб, ржавые селедки и купленный на базаре самодельный постный сахар. Ратаевский чуть покосился на такое угощение. Катя с радостью взялась чистить селедку и класть ее на хлеб.

Так мы, на коммунальных началах, продолжали наш путь.

 

 

4

 

Все это может показаться не идущим к делу, не связанным с рубином, но такова была последовательность событий, и только так, как люди, вещи и факты входили и выходили из поля моего зрения, я могу их описывать.

После завтрака Паша и я вышли в коридор, чтобы дать Толмачевым возможность побыть одним, а через минуту к нам присоединился и Листер. Мы смотрели в окно. Поезд подходил к какой то узловой станции. Начали мелькать боковые пути, порожние вагоны, заржавленные, валявшиеся по обочинам скаты, мертвые паровозы. Сколько их было тогда на Руси!

На этой станции Паша, Листер и я прошли вдоль всего нашего поезда. Он состоял примерно из трех десятков товарных вагонов; большая часть из них была запломбирована и забита накрест тяжелыми брусьями; несколько вагонов были приспособлены под теплушки; в одной весело пылала походная печурка, вокруг сидели красноармейцы и кое где поблескивали стволы ружей.

Мое внимание прежде всего привлекли дощечки на каждом вагоне с надписью краской: «Пролетарский Петроград — революционному Туркестану». Движимый любопытством, я остановился возле одной из этих довольно неаккуратно и наспех написанных дощечек и вопросительно поглядел на Павла.

— Подарки везем, — лаконически отозвался он.

Мне сразу стало ясно, что мы находимся в составе неприкосновенного маршрутного эшелона. Впереди зеленел единственный классный вагон — это мог быть только наш. У подножки тамбура стояла толпа.

Подойдя ближе, мы увидели, что шло препирательство между молодым высоким военным в галифе, с небольшим щегольским револьвером у пояса, и начальником станции, который упрямо, по видимому в сотый раз, повторял:

— Вагон дальше идти не может.