— Ха-ха, очень смешно, — ответил Банистер, — ну конечно, я собираюсь заплатить. Передайте ему, чтобы он прекратил тянуть из меня жилы, о'кей? Мой желчный пузырь… очень смешно. Он что, оставил его себе на память и хранит это сокровище в каком-нибудь кувшине или еще где-нибудь?

— Мистер Банистер, когда же вы все же собираетесь заплатить господину Кигерману?

— Я ему обязательно заплачу, не беспокойтесь.

— Но меня все-таки это очень уж, понимаете ли, беспокоит. Когда вы ему заплатите?

— Сейчас я не смогу.

— А когда вы сможете?

— Я имею в виду, что я не могу сейчас полностью выплатить ему всю сумму.

— В таком случае, какую сумму вы сможете заплатить прямо сейчас?

— Сто.

— А оставшиеся восемьсот?

— Я смогу выплачивать ему по сотне каждый месяц.

— Это не слишком уж хорошо.

— Во всяком случае, это лучшее из того, что я могу сделать.

— Вам придется еще побольше постараться.

— Я не смогу настараться больше, чем на две сотни в месяц.

— Но вы же не сказали двести, вы сказали сто.

— Я имел в виду две сотни.

— Сто сейчас и потом по две сотни ежемесячно в течение четырех месяцев, так, надо полагать, следует понимать вас?

— Именно так.

— Хорошо, теперь мне необходимо встретиться с вами здесь, у меня в офисе, чтобы выправить кое-какие бумаги. И запомните, мистер Банистер, вы сами устанавливаете данные сроки…

— Да, это мне известно.

— И хочу предупредить вас о том, что я не допущу дальнейших нарушений вами оговоренных условий.

— Благодарю за предупреждение.

— Я подготовлю бумаги. Когда вы можете зайти сюда, чтобы их подписать?

— Как-нибудь на следующей неделе.

— Давайте условимся, что вы зайдете ко мне завтра.

— Завтра я не могу.

— А когда вы можете?

— В четверг.

— Ладно, пусть это будет в четверг в девять часов утра.

— В час дня в четверг.

— Согласен, в час дня.

— Никогда еще меня так не одолевали, — сказал Банистер и повесил трубку.

Было уже почти десять, когда Синтия вновь позвонила мне, чтобы сообщить, что Фрэнк ожидает меня в своем кабинете. Некоторые говорят, что мы с Фрэнком похожи друг на друга. Но лично я никакой схожести между нами не вижу. У меня рост шесть футов и два дюйма, а вешу я сто девяносто фунтов. Фрэнку же не хватает до шести футов целых полдюйма, а весит он сто шестьдесят фунтов, да еще к тому же он очень тщательно следит за своим весом. Правда, у нас у обоих темные волосы и карие глаза, но вот овал лица у Фрэнка более круглый, чем у меня. Фрэнк утверждает, что во всем мире существует только два типа лиц: первый тип — поросенок и второй — лиса. Себя он классифицирует как относящегося к первому типу, а меня — ко второму. В этих определениях нет ничего, что могло бы задеть чье-либо самолюбие: данная классификация является сугубо описательной. Впервые Фрэнк рассказал мне об этой своей системе примерно год назад. И вот с тех пор я уже не могу взглянуть в чью-либо сторону без того, чтобы автоматически не причислить его либо к поросятам, либо к лисам.

Фрэнк лишь мельком взглянул в мою сторону и сказал:

— Ну что, блудливый котяра, все-таки приплелся?

Мне не верилось, что я выгляжу до такой степени ужасно. Конечно, правда то, что минувшей ночью спать мне практически не пришлось, но все же мне показалось, что после утреннего душа и бритья, я стал чувствовать себя несколько бодрее, и еще к тому же в то утро на мне был один из моих самых лучших костюмов, классический английский костюм, что был сшит специально на заказ в самом Нью-Йорке.