Я было хотел огрызнуться, сказать, что к деликатесам не привык, да вовремя спохватился: в вагоне люди обедали — кто хлебал суп из котелков, поставленных на столики, кто держал тарелки с теми же котлетами. Проводник поставил судок с дымящимся супом и изрядный кус черного хлеба. Все этические проблемы улетучились, я умял и суп, и хлеб, и котлеты с рисовой кашей…

Мне приснилось, будто поезд сошел с рельсов, вагон грохочет по шпалам и меня кидает вверх и вниз. Я проснулся от сильной тряски: проводник изо всех сил тормошил меня.

— Подъезжаем к Симферополю, пожалуйста, вставайте, гражданин товарищ!

— Разве я спал? — спросил я обалдело.

Кругом засмеялись, но добродушно.

Вслед за проводником я соскочил на платформу. Михаил Васильевич и сопровождающие его лица быстро проследовали к выходу на станцию. И тут я заметил в стороне большую группу железнодорожников, построенных в две шеренги. Чуть впереди стоял духовой оркестр, тоже обряженный в железнодорожную форму. С правого фланга отделился пожилой человек и подошел ко мне:

— Скажите, пожалуйста, кто тут будет товарищ комиссар военных сообщений?

Не понимая намерений железнодорожников, я спросил:

— А зачем он вам?

— Мы тут построили служащих, свободных от дежурства, хотим поздравить с победой и рапорт отдать представителю Красной армии, нашему новому начальнику, так сказать.

Все стало ясно: о приезде командующего фронтом и нового состава Крымского правительства железнодорожники не знали. Но по моей телеграмме в Джанкой подумали, что к ним едет важное и грозное упвосовское начальство. И решили встретить его с помпой — с оркестром и надлежащими приветствиями.

— А вы кто? — спросил я.

— Я исполняю обязанности начальника станции.

— Так вот, уважаемый товарищ, вы упустили случай рапортовать командующему фронтом и члену Реввоенсовета Республики. А рапортовать военкомам из управления военных сообщений у нас не принято. Тем более, что я не начальник управления, а только комиссар полевого отдела. Так что попрошу вас отпустить людей. А мне расскажите о состоянии станции и путей, о вагонном хозяйстве. Прошу также вызвать начальника паровозного депо, если он не убежал.

Эти слова, видимо, огорчили моего собеседника.

— У нас со станции, товарищ комиссар, не убежал ни один человек. Только из управления дороги — и то всего, кажется, двое или трое. Железнодорожникам не по пути с белой гвардией, товарищ комиссар.

Ближайшим следствием искреннего и доброго расположения железнодорожников было то, что через несколько часов я уже хорошо знал положение узла. Как и предполагалось, основную массу вагонов и паровозов белые загнали в Севастополь. Туда я несся этой же ночью в маленьком, отлично оборудованном двухосном салончике, прицепленном к воинскому эшелону, направлявшемуся на юг. Впереди еще была война с Махно, бессонные ночи и тревоги. Но это впереди…»

Конец Белой армии

Эти записки мой дедушка писал в 60-х годах, желая достоверно передать мысли и настроения молодого человека, охваченного революционным энтузиазмом начала XX века. Он не знал того, что известно современному читателю.

Сегодня историки, скажем, иначе относятся к Махно.

Нестор Иванович, бывший учитель, оказался прирожденным военачальником. Это он посадил своих бойцов на тачанки, создав мобильную пехоту, которая успешно противостояла регулярной армии. Махно в Москве невзлюбили, считали врагом революции и постоянно пытались уничтожить. Хотя он был полезен и успешно сражался с войсками генерала Деникина.

Правда, Антонов-Овсеенко считал, что лучше иметь Махно в союзниках, доказывал: если большевики начнут борьбу с Махно, то развалится Украинский фронт и Деникин двинется вперед.