Изменить размер шрифта - +
Она хотела плакать, но не могла: слезы не шли на глаза. Княжна прочла молитву и дотронулась рукой до земляной грядки, обозначавшей могилу, прощаясь с самым дорогим ей человеком. После этого она пошла собираться в дорогу.

Сборы не отняли у нее много времени: в доме, благодаря стараниям мародеров, не осталось почти ничего, что могло бы пригодиться в дороге. Это отсутствие самого необходимого оставило княжну вполне равнодушной: мелкие житейские тревоги мгновенно и без следа сгорали в топке ее огромного ожесточения и решимости отомстить.

Княжна почти не думала о двух кузенах, столь ловко выпущенных ею из холодной. Они были живы и куда-то ушли, так чего же боле? Если бы они не умудрились столь неуклюже попасть в плен этой ночью, княжна была бы рядом с дедом, когда он умирал. Вместо этого ей пришлось заманивать часового, красться, прятаться и быть соучастницей убийства; и кто же был в этом виноват, если не Огинские?

Мария Андреевна знала, что несправедлива к кузенам, но в настоящее время такое положение вещей ее вполне устраивало. У нее не было лишних душевных сил на то, чтобы беспокоиться об этих двоих. Они были мужчинами и могли позаботиться о себе сами, без ее участия. То, что до сих пор это выходило у них весьма посредственно и даже дурно, было их собственным, не имевшим касательства до княжны Вязмитиновой, делом.

Простившись с Архипычем, который тихо плакал в опустевшей и разоренной княжеской спальне, она велела ему отправляться в деревню, к отцу Евлампию, и там ждать. Чего ждать – вестей ли от нее, ее возвращения или его, Архипыча, смерти от старости, – княжна не сказала, потому что сама этого не знала. В темном простом дорожном платье, с тощим узелком в руках спустилась она по каменным ступеням крыльца и села в уголке набитой украденными из ее дома вещами княжеской кареты. Капитан Жюно сам подсадил ее на ступеньку, и княжна не вырвала у него локтя, оставив это неуместное проявление французской галантности без внимания, хотя в этот момент она готова была, не дрогнув ни одним мускулом лица, убить капитана на месте, и сделала бы это, если бы только могла.

Когда колонна тронулась, княжна не стала оглядываться на дом, в котором прошла почти вся ее жизнь. Дом этот не являлся более ее домом – это была пустая оболочка, наподобие разбитой скорлупы торопливо и неопрятно выеденного яйца. Возможно, в отдаленном будущем дом еще мог бы вернуться к жизни, но сейчас думать об этом было рано и ни к чему. День сегодняшний с каждой минутой и с каждой секундой, которую необходимо было как-то прожить и пережить, заслонил от княжны и прошлое, и будущее, как ночной кошмар заслоняет от спящего человека всю остальную его жизнь.

Копыта множества лошадей и колеса нагруженных сверх всякой меры повозок, прогрохотав по камням двора, мягко застучали по пыльной дороге. Солнце жгло немилосердно, пыль поднималась до самого неба.

Впереди кареты, в которой ехала княжна, двигалась крытая повозка с имуществом капитана. Полог сзади нее был поднят и подвязан к верхней дуге навеса, и на поворотах княжна могла видеть лежавшего на груде вещей капитанского денщика Поля, который, с забинтованными ногами и нижней частью спины, куда ранил его саблей Кшиштоф Огинский, животом лежал на тюках с добром и о чем-то весело перекрикивался с уланом, правившим ее каретой. При толчках и раскачиваниях повозки его круглое, с большим носом лицо морщилось от боли, но в остальном он, казалось, был вполне доволен жизнью.

Княжна вспомнила, что икона святого Георгия лежит в этой самой повозке, но вспомнила, как о чем-то ненужном и постороннем. Икона была делом бога, как и все, что творилось на земле; по тому же, что видела вокруг себя княжна Мария, бог справлялся со своей работой далеко не лучшим образом, так что надеяться на его помощь ей пока что не приходилось. “Раз так, – подумала княжна, закусив губу от страха перед своим богохульством, – раз так, то богу богово, а кесарю кесарево.

Быстрый переход