Повсюду, куда ни глянь, сколько хватал глаз, простиралась поросшая жухлой осокой плоская кочковатая равнина, утыканная торчавшими вкривь и вкось корявыми, полумертвыми от избытка влаги соснами и осинами. Кое-где между этими полутрупами белели стволы сгнивших на корню берез. С одной из них вдруг сорвался ворон, шумно захлопал крыльями и с пронзительным карканьем улетел искать падаль, которой по обочинам Старой Смоленской дороги в тот год лежало более чем достаточно.
Пока княжна осматривалась, с каждой секундой все более проникаясь витавшим над этим гиблым местом духом безнадежности и пытаясь сообразить, как ее сюда занесло, лошадь ушла в болото по колено.
– Мама, – жалобно сказала княжна, беспомощно озираясь в поисках подмоги, которой не было и не могло быть.
Никто не отозвался, лишь где-то далеко каркнул ворон, да одна из мертвых берез, не выдержав собственного веса, вдруг рухнула со страшным треском, заставив княжну вздрогнуть всем телом. Она подумала, не прочитать ли ей на всякий случай “Отче наш”, но потом решила, что сейчас у нее на это просто нет времени. Если бог позволил ей забраться в эту топь, то он либо на время забыл о ней, либо послал ей это испытание с какой-то одному ему известной, но вполне конкретной целью. В любом случае, помолиться можно было и на ходу.
Княжна спрыгнула с лошадиной спины, замочив подол платья и сразу почувствовав, как жадно, с готовностью подалась под ногами трясина. Первым ее побуждением – княжны, естественно, а не трясины – было бежать отсюда со всех ног. Перепрыгивая с кочки на кочку и обходя болотные оконца, она, пожалуй, могла бы вернуться на твердый берег, с которого так опрометчиво съехала, даже не заметив этого печального события. Но для этого нужно было бросить лошадь.
Княжна упрямо тряхнула головой. При этом выбившиеся из прически пряди спутанных, жестких от грязи волос хлестнули ее по щекам.
– Дудки! – громко сказала княжна неизвестно кому и вздрогнула, услышав, как глухо и жалко прозвучал ее одинокий голос над пустынной гладью болота.
Стиснув зубы, княжна вцепилась обеими руками в недоуздок и стала тянуть изо всех сил, пытаясь помочь лошади выбраться из трясины. Та, словно поняв, что речь идет о ее жизни и смерти, забилась, вытягивая шею и напрягаясь всем телом. Эти совместные усилия привели лишь к тому, что обе – и лошадь, и княжна – еще глубже ушли в трясину. Лошадь протяжно заржала, и Марии Андреевне в этом ржании послышалась мольба.
Бросив бесплодные попытки вытащить из трясины лошадь, которая была едва ли не вдесятеро тяжелее нее, княжна занялась вызволением собственных, уже успевших увязнуть по колено, ног. Эта операция потребовала изрядного хладнокровия и немалых усилий, так что, когда Мария Андреевна снова посмотрела на лошадь, между поверхностью болота и брюхом несчастного животного оставалось не более одного вершка свободного пространства.
Торопясь изо всех сил, но все же двигаясь медленно, как во сне, княжна бросилась к ближайшему дереву. Чахлая осинка почти без сопротивления уступила ее усилиям и послушно вывернулась с корнем. Княжна подсунула тонкий ствол под лошадиное брюхо и поспешила за следующей жердью.
Она трудилась, выбиваясь из сил, в кровь обдирая ладони, ломая ногти и уже понимая, что все ее усилия совершенно бесплодны. Наконец, настал момент, когда ей уже не удалось протолкнуть очередную жердь под лошадиное брюхо. Тогда княжна бросила вырванную с корнем березку под ноги, снова схватилась за недоуздок и стала тянуть, издавая протяжные стоны от нечеловеческих усилий и упрашивая лошадь поднатужиться.
Лошадь судорожно билась, пытаясь вырваться из вязкого плена, но только погружалась еще глубже. Внезапно послышался неприятный хруст, и княжна увидела беспомощно задравшиеся кверху концы жердей, подсунутых ею под лошадиное брюхо. Гнилое дерево не выдержало непосильной тяжести. Жерди переломились одна за другой, и лошадь прямо на глазах стала уходить в гнилую стоячую воду. |