— Вы забыли! — протягиваю вещь хозяйке. Старательно отворачиваюсь, но все равно вижу, как на лице ее отражается паника.

— Вечно ношу все, то в карманах, то в сумочке, то… все теряю… — говорит она как-то жалко и растерянно, потом решается на мучительный вопрос: — Вы заглядывали внутрь?

— Нет, — отвечаю, как положено.

— А как же вы узнали, что это моя сумочка? — нервно настаивает дама, она снова почти кричит на меня.

— По запаху! — говорю первое, что пришло в голову. — Сумочка пахнет вашими духами! Извините, мне некогда…

«Черти что! Я ей оказываю услугу, и я же должна выслушивать ее крики… Ой, надо было сказать, что она единственная, кто стоял там, за домом. А то как-то неправдоподобно получилось с запахом…»

— Вы извините, что я так на вас набросилась. — дама снова вплывает в круг моей видимости. Она раскраснелась, она догоняет меня, нервничая. — Это я от несдержанности и усталости. И потом, в наше время так редко это. Я думала, вы вознаграждение потребуете или еще что. Знаете, в любых контактах с малознакомыми людьми всегда подвох ищу. Не знаю, почему я так устроена… Не бегите вы! Немедленно остановитесь и примите мои извинения! А то обидитесь еще, повеситесь, не дай боже… — дама улыбается очень неестественно. Видно, что принесение извинений — дело для нее непривычное и стоит ей невероятных усилий. — Меня Лилей зовут. А вас — Сонечкой. Добрые люди уже просветили…

Молча закуриваем, глядя куда-то сквозь друг-друга. В даме чувствуется повышенная истеричность и высокомерие. Вообще-то, Марина таких не любила. Интересно, что их связывало? Впрочем нет, вру, любила все яркое и, наверняка, ценила эту даму за оконченность образа.

— Как вымуштровала нас всех покойница, а? — Лилия отхлебывает из своей фляжки и, кривясь, подмигивает. — Хошь, не хошь, а насильно вешаешь на себя добрый взгляд, возвращаешь сумочки, мило благодаришь, ходишь, блин, с лыбочкой. Прежде чем сказать что-то, сто крат думаешь. Вежливой быть стараешься, словно в пансионе благородных блядиц… Да?

Дама тянет меня в единомышленницы, заглядывая в лицо.

— Я всегда возвращала сумочки, — отвечаю устало. Потом не сдерживаюсь. — А вы с Мариной что..? — спрашиваю неопределенно.

— Да вот это самое… — хмыкает Лилия, потом пускается в откровения. — Воевали по большей части. Она нашему концерну свой сборник предлагала. Мой босс то соглашался, то отнекивался, а я переговоры с ней вела. Довелась вот… Теперь отряжена от фирмы на похороны. А на издание сборника теперь полное добро получено, но его уже, блин, издали. — Лилия вдруг резко поднимает одну бровь и смотрит на меня в упор. — Наша компания поддерживает и раскручивает начинающее искусство. — выпаливает пьяно и заученно. — У вас есть что-нибудь с покойницей связанное, что реализовать можно?

/Продана смерть моя!/ Про-о-о-дана!/ — надрывается в мыслях мастерица светлой печали Янка Дягилева. Смотрю на Лилию в упор и ощущаю вдруг невероятно острый приступ раздражения.

— Да есть, — отвечаю сухо, не сводя с собеседницы взгляда. — Где-то завалялась пара трусиков и упаковка прокладок. Она забыла в прошлый визит ко мне. Как будем продавать? С аукциона, да?

Меня откровенно тошнит. Смерть близких и шоу — вещи несовместимые. Хочется заехать даме по измотанной, но ухоженной физиономии, застывшей сейчас в гримасе удивления.

— Хи! — приходит в себя Лилия, спустя мгновение.