Они говорили о Сонечке так, будто никакой Сонечки рядом с ними не было, обсуждали нюансы будущих планов и поминутно таинственно перемигивались. Сафо бестолково переводила взгляд с одного на другую и все никак не могла понять, к чему этот цирк. Если людям нужно поговорить друг с другом — пусть уединяются и разговаривают. К чему делать вид, будто от мнения Сафо что-то зависит, если к ней тут не просто не прислушиваются, а даже демонстративно не замечают ее реплик…

— Ну что, Сафо, нас ждут великие дела! — в процессе разговора, Лилия небрежно черкала в блокноте что-то о поставленных Геннадием задачах. Теперь она, улыбаясь, трясла блокнотом в воздухе и показывала на него Сонечке, как младенцу показывают на погремушку. — Верю в твои возможности, детка. Мы победим!

— Надеюсь, ни у кого нет вопросов или возражений? — Геннадий состроил хитрую физиономию и глянул Сонечке в глаза. Она промолчала, никак не отреагировав. — Ну, вот и отлично. — он рванул на себя ручки кресла, отчего стремительно поднялся. — У меня, девоньки, хронический таймаут, так что совещание объявляю закрытым… Жду результатов.

«Какие сильные нужно иметь руки, чтоб поднимать такое крупное тело», — совершенно не в тему подумалось Сонечке. И тут же вспомнились другие руки, ничуть не менее сильные, обнимающие, нужные. Это были руки из прошлого, руки, утерянные безвозвратно и сознательно. Руки, с обладателем которых Сонечка никогда не смогла бы вместе жить, а просто встречаться устала и считала бессмысленным. Вообще, она часто вспоминала Бореньку. И всякий раз злилась на себя за эти воспоминания. Никаких чувств она к нему давно уже не испытывала. Воспоминания отдавали тоской не по Бореньке, а в принципе по наличию рядом кого-то родного и важного. В общем, кроме несвободы, Сонечку еще серьезно тяготило одиночество. Но менять она ничего не собиралась. Ждала подарков судьбы и праздников, а может, и впрямь слишком сильно была загружена мыслями о работе и прочей дуростью.

Кусочек мысленного дневника:

Надо было сразу кричать «Не-е-ет!». Возражать, требовать отмены всех договоренностей… А самое правильное: не нужно было подписывать бумаги и во всю эту авантюру вмешиваться. Но сейчас поздно уже сожалеть о прошлом. Подружиться бы с будущим…

Нет, я не оттого подчиняюсь всем их выдумкам, что слабохарактерна. Немало было в прошлой жизни моментов, когда и ругалась, и посуду била и непременно оттаивала. Но тогда — воевала за справедливость. А тут, как ни гляди — справедливость на их стороне. На очередной звонок с предложением писать книгу о Марине ответила согласием? Согласием.

Договор о том, что обязуешься два года работать в конторе Геннадия, подписывала? Подписывала. Так что не имею никаких аргументов, чтоб спорить. Они ж не просто с потолка несусветные сроки берут, они же ставят задачи и подробно расписывают план их выполнения. А то, что этот план всякие проблески личности во мне давит — это уж не их проблемы… И, понимая это, лезть на рожон я не могу.

Это как в том анекдоте, когда обычный пользователь пристает к программисту: «Я вот написал программу, а она не работает! В чем ошибка? В чем?», а ему безапелляционно отвечают: «В ДНК!». Так и со мной. Ничего толкового взамен боссовских завихрений предложить не могу, потому не могу отскандалиться по-человечески. На генетическом уровне где-то сидит эта никчемная и мешающая во многом страсть к справедливости.

Но сейчас слишком поздно, чтоб оправдываться и пытаться объяснить собственную пассивность врожденной интеллигентностью.