— Ой, а у неё ведь двое деток было… Знаешь, я их как увидела, так давай реветь… Вспомнила, что своих не будет уже, и в истерику… А Павлуша испугался… Слушай, а может, я их себе заберу? — Сонечка решительно хватает телефонную трубку, так, будто намеревается немедленно звонить в комитет по пристраиванию Черубиновских детей.

— Не выдумывай, — бурчу, — Об этих детях есть, кому позаботиться…

Где-то в закоулках воображения представляю, как Марина-массажистка, быстро упаковывает чемоданы, щёлкает детишек по одинаковым носам, строго говорит:

— Дети, мы срочно уезжаем! Вы едете с дядей, я присоединюсь к вам позже…

Артур сгребает детишек в охапку своими тонкими пальцами-щупальцами и уносит их в машину.

— Я готова! — сообщает Марина. Из прихожей появляются Рыбка с Лиличкой в белых халатах. Они обвешаны шприцами, скальпелями и гинекологическими зеркалами. В руках у Лилички грязная подошва от ботинка. Рядом убивается Сонечка. Он просит отдать ей этих детей. Как Айседора Дункан, потерявшая в жуткой автокатастрофе маленьких сына и дочь, и в каждом ребёнке с тех пор видящая страшное напоминание, Сонечка в каждой встрече с детьми видит укор и намёк на собственное бесплодие. Одна Сонечка, та, что из моих придумок, плачет о Марининых детях, другая, та, что из реальности, бежит открывать входную дверь. Там кто-то пришёл.

Интересно, а что на самом деле будет с Мариной массажисткой? Ведь не убили же они её на самом деле? Решаю когда-нибудь вернуться к этой теме. Разыскать, расспросить, высказать. Отчитать, если будет, кого отчитывать и оплакать, если сюжет окажется более жестоким.

— Не было там никакой слежки! — посмеивается Пашенька, вернувшийся из похода за моими вещами. Он оставил сумку в коридоре, а ноутбук принёс в комнату. — Просили? Получите! Но вообще, никто там вас не поджидал, и соседи никого не видели…

— А та девочка, что с детками, ну, которую мы для Марины выслеживали, она, оказывается, Черубина. И она сегодня умерла! — сообщает Сонечка свежие сплетни.

Пашенька в недоумении моргает. Я молчу.

— А, ну тогда ясно, чего Свинтус тебе телефон обрывает, — выдаёт вдруг Пашенька, — Ты позвони ему, скажи, что жива…

Сонечка ничего не понимает, но сейчас ей не до скандалов по этому поводу.

— Давайте быстрее пить кофе! На поезд опоздаешь! Билеты уже взяли. Вы едете до Киева, а там переходите в распоряжение какого-то украинского режиссёра. Обещают, что он говорит по-русски…

Всё уже решено. Ближайшие два месяца меня никто не достанет. Что именно изображать в роли, мне расскажет Сонечкин партнёр по сценкам. Сделает он это прямо в поезде на Киев. Сонечка и сама не представляет, как близка была к правде, когда рекомендовала меня, как матёрую актрису с солидным опытом работы.

Возле вагона толпится народ. Сонечка спешно представляет меня Льву Александровичу, благородного вида высокому старику, удивительно похожему на льва Бонифация. Всматриваюсь остро. С этим человеком мне предстоит провести ближайшие месяцы жизни. Пока он обходителен и блестящ. Рассказывает весело, что партия, в поддержку которой весь этот тур и произойдёт, называется «За Едыну Украину». Предъявляет кулёчки с изображением вилок и тарелок и сокращённым слоганом: «За ЕДУ!». Похохатывает с матерком. Говорит, будто изначально планировалось название: «За Едыну Багату Украину», но потом кто-то справедливо рассудил, что сокращение тогда будет не совсем приличным, и слово «багата» испарилось…

— Кто с тринадцатого места?! — вдруг кричит курчавый паренёк, чем-то напоминающий памятник Пушкину, — Кто с тринадцатого?

Бонифаций обнюхивает наши билеты.