В общем, в больницу вместе с Волковой я не поехала, к врачам, в отличие от всех сознательных, дозвониться не пыталась. А пыталась я попросту отключиться.

Верный способ избавиться от тяжёлого осадка: переспишь с ним, он сам уйдёт. Не из презрения, а от полной и окончательной удовлетворённости. Раньше этот способ всегда действовал — закутаешься в одеяло, из сна потом выглянешь одним глазком, смотришь — ушло всё гадкое, прошла паника. Утряслось, нормализировалось, притупилось. Как с алкоголем. Если после яростной пьянки раньше нужного проснёшься — ой, кошмар! и голова раскалывается, и воспоминания какие-то пилят, и во рту — словно чужие козы общественный сортир устроили. Срочно нужно снова засыпать. И лишь когда после очередного просыпания мир покажется затихшим и обнадёживающим, тогда можно вставать. Значит, опасность миновала. Значит, осадок уже ушёл.

Чего-то мне в последнее время этот способ всё чаще отказывает. Провалилась в небытие. Открываю глаза порывисто, — как было на душе гадко, так и осталось. «Ох, не по себе мне… Ох /чую гибель/!» То ли груз стал неподъёмнее, то ли сон прозрачнее.

Где-то в районе комнаты Артёмыча врубили пылесос. Ой, не трогайте меня! В редакцию ведь только вечером выбираться. Дайте, блин, отмокнуть в нереальности.

Телефон. Ой, не трогайте меня! Дайте от Джека вашего Лондона и тараканов сном отмыться. Но сотовый пищит. Зловредно и настойчиво. Хватаю нервно трубку.

— Алло! Марина Бесфамильная? — голос неприятный, но мужской, — Ты, малыш?

Что-то в интонациях собеседника кажется знакомым. «Это ж Золотая Рыбка!» — врубаюсь, наконец.

— Я, — отвечаю, закуривая. Хоть какая-то польза от этого пожара. В комнатах теперь, что кури, что не кури — всё равно дышать нечем.

— Это Геннадий, — пыхтит трубка, — Ну тот, что из-за сумочки приставал… Слушай, я тут с одним человеком кое-что перетёр. В общем, это… Надо встретиться.

— По какому поводу? — спрашиваю сухо, так, будто «по какому праву?».

— По-твоемУ, по поэтическому, — раздражается моей инертностью собеседник.

— В смысле? — на этот раз откровенно теряюсь, — Я сейчас не могу. У меня пожар.

— У всех пожар, — он явно тяготится тем, что нужно сказать, — Короче, звезду из тебя делать будем. Если подойдёшь. Ясно?

Нет. Не ясно. Но по телефону, наверное, и не прояснится. Какую звезду? Что за очередной виток абсурда? Ладно, в глаза посмотрю, разберусь воочию…

— Что молчишь? Ты это…

— Я сегодня после девяти освобождаюсь. Куда подъехать? — я, наконец, окончательно просыпаюсь.

— О, это ж другое дело! — радуется собеседник, — У нас с семи заседание. Но ты к девяти подходи. Разберёмся.

Он назначает встречу в каком-то неизвестном кабаке. Название это мне ни о чём не говорит.

— Ну, это там, от Никольской сразу… — объясняет Геннадий.

— Таксист разберётся, — обрываю на полуслове, исподволь сообщая, что на роль бедной родственницы пробоваться не собираюсь, — Да, — вхожу в раж, — И не звони мне больше в такую рань. Я в это время ещё не принимаю.

— Принимаешь? — собеседник цепляется за знакомое слово, понимающе хмыкая, потом спохватывается, — Это плохо, что принимаешь.