— Что?! Что?! — доносится из кабинета, — Что она сказала? Артур, и вы промолчали? Геночка, где вы, мой верный рыцарь? Где вы?

Постепенно крики вытесняются из моей головы уличными шумами.

«Всё что меня окружает — сплошной абсурд», — думаю, сама себя накручивая, — «Бессмысленные угрозы и глупые предложения… Может, я сама всё это притягиваю? Может, что-то надо менять в самой себе?» — волнуюсь всё больше, вспоминая Артуровское «найдутся методы». О пьяной даме-своднице больше вообще не вспоминаю. Надолго ли?

— В опасные игры играете, девушка… — Нинель, сама того не понимая, попадает в самую точку. Забывая обо всех делах журнала, бледнею, вспоминая Мамочкинско-Анечкинскую эпопею.

— Я не то что-то сказала? — Нинель немного возмущена моей неожиданно открывшейся ранимостью. — Что за люди? Что не скажи — все их задевает. Ты ж, мать, вроде нормальным человеком была…

— Это она на обращение «девушка» обиделась, — отшучивается в качестве разрядки обстановки мой друг Карпуша. — Восприняла, как тайную насмешку. Девушка? В её-то годы? Оскорбительно…

— Сейчас обоих отстраню от проработки идеи, — угрожаю беззлобно, уже вполне совладав с внезапно обуявшим меня ужасом, — Моя обиженность вам померещилась. Вернёмся к делу!

Вот уже минут двадцать, как в нашей редакторской комнатушке невозможно было вставить ни слова — идут баталии. Идея новой рубрики была придумана довольно давно, и вот теперь мы искали средства для её воплощения. Собственно, искала поначалу только я, потому как идея была моей, но делала я это вслух, и все остальные, заинтригованные, вынуждены были подключиться.

— Цензура не допустит, — вздыхала Нинель, очень страдавшая, когда приходилось хоронить фишки, — Ты же знаешь, концепция нашего журнала не допускает отсебятины… Впрочем, кто вам мешает попробовать подать материал? Вдруг прокатит?

— Мешает нам ни кто, а что, — отвечала я, — Утренняя ограниченность моей фантазии.

— Так совместим же наши ограниченности, чтоб получить в итоге безграничье! — проскандировал Карпушка и, забросив все дела, принялся мусолить идею вместе со мной.

— Сложение ограниченных множеств порождает новое ограниченное, — вздохнула умненькая Нинель, но тоже переместилась к моему столу. — И чего ты, Карпуша, такой амматематичный…

— Это у меня наследственное. От отца. В школе, когда одноклассники диктовали ему подсказки, им приходилось перемежать речь восклицаниями, типа: «Если я говорю, «в квадрате», значит возле числа сверху двоечку надо нарисовать!!!» Зато был гениальным скульптором. И это я тоже от него унаследовал.

— Лучше плохенькое наследство, чем богатая наследственность, — наскоро породила сыроватый афоризм Сонечка, черканула о нём в блокноте, и присоединилась к нам.

Идея была честно украдена мною у Тэффи. Та увлекалась довольно интересной игрой: брала известных писателей, представляла их книжными персонажами и пыталась определить, чьему перу такой персонаж мог бы принадлежать. Гоголя, например, мог бы написать только Достоевский, а самого Достоевского — никто, разве что Толстой, уже после своего отлучения от церкви. Игруха получалась весьма увлекательная. Я давно уже определила, что саму Тэффи могла бы написать только Хмелевская, а Хмелевскую, наверняка написали бы Ильф и Петров, которых, конечно же, мог придумать только Чехов… На страницы журнала такая игра точно бы не попала — Вредактор был убеждён, что нашим читательницам нет дела до литераторов.