«Кофтейка» — это рубашка моя летняя. Белая-белая, тонкая-тонкая, английская, между прочим. Не додумалась взять халат, посему в парусиновом костюмчике по поезду вышагиваю. А брала его, вообще-то, для сцены. Опять же, предположить не могла, что меня режиссёр, на поклон, как на панель, выряжать вздумает. «Мы», — говорит, в ответ на мои возражения, — «Артисты кабаре, а значит то, что вы зовете вульгарностью, у нас сексуальностью именуется». Так и выхожу к поклону в шортиках на ползадницы. Длину ног и ажурные колготки залу демонстрирую, и ярко красными губами наглые улыбочки публике шлю. Публике-то ничего, нравится, а мне — стыдно. Эмоции силой подачи материала вызывать надо, а не взыванием к животным инстинктам зала. Особенно стыдно — после таких замечаний Передвижного. Язвит так, будто это я сама себя вырядила…

«Не думать, не вспоминать, отбросить!» — приказываю себе, как обычно, когда неприятные мелочи острыми краями цепляются за память и пытаются себя гипертрофировать. На собственном опыте не раз убеждалась, что если беспокойные эти синдромы еще в зародышах из мыслей не изгнать, то они там разрастутся, станут навязчивой идеей, попьют немало крови и пообедают нервами. Если изменить ничего нельзя — а аннулировать мнение Передвижного Начальника я, вероятно, не могу, — то лучше просто забыть об инциденте и не обращать внимания.

Нахожу, наконец, все нужные для умывания причиндалы. Выхожу в пустынный коридор. Занавеска отчаянно трепещет над опущенным окном. Поезд мчит на восток, едем поднимать настроение рабочих масс Донбасса. По дороге, намереваемся выступить в Краснограде, Павлограде и каких-то еще градах, о наличии которых я раньеш не подозревала. В избалованных крупных центрах нас, похоже, боятся демонстрировать. Впрочем, я и без того очень довольна. Когда б еще выпала честь отсмотреть столько всего. Подумать только, 41 концерт за два месяца! 41 город, не считая тех, что транзитом мелькают за окнами.

Сейчас дорога огибает какую-то природную помеху, и из нашего центрального вагона отлично видно и пышущий жаром тепловоз и крадущийся сзади последний дискотечный вагон — тот самый, в который мы все вчера поленились пойти, устроив «дики танцы» прямо в ресторане.

Такое название нашим самозабвенным гацаниям дали детки из шоу-балета. Мы с Ринкой и Галой изображали дискотеку, а восемнадцатилетние танцоры снисходительно аплодировали, благосклонно подбадривая… Сами они из-за столов при этом не выходили — то ли опасаясь оказаться неконкурентоспособными, то ли благородно не желая нас затмевать. А может, просто из обломизма — кто ж работой во время отдыха занимается? В положенное время, все вшестером, балетные детки встали и чинно проследовали в тренажерный зал. Несмотря на некоторое алкогольное опьянение, они все равно не отменили положенную перед сном тренировку. Специально для таких тренировок, вагон с подсобками был переоборудован, и теперь в нем было лишь четыре купе, а остальное пространство занималось тренажерами. Всего же в нашем поезде было восемь вагонов. Три жилых — для артистов, для сценовиков и для работников поезда. И пять специализированных — вагон-ресторан, штабной вагон для совещаний, грузовой — для аппаратуры, вагон-дискотека с зеркалами для репетиций, и хоз. блок, наполовину занятый тренажёрным залом. Пока, несмотря на причитание особо сварливых коллег, я считала наше жилище вполне даже комфортабельным.

— С высоты полета вертолета наш поезд похож на гигантскую змею. — осторожно приоткрыв дверь своего купе, ко мне подходит Дмитрий.