— Я убийца, Рина… — шепчу проникновенно, в глаза ей заглядывая. Так противно делается от накатившей жалости к себе, что отдаю себя тут же на поругательство. На общественное презрение. — Я убийца, Рина. Пожалей меня!

— Слушай, приди, пожалуйста, в себя. — Ринка с досадой потирает царапину на лбу. — Прямо неловко рядом с тобой находиться…

— И не находись, — говорю. — Опасно. Слушай, поклянись, что никогда не прикоснешься к наркотикам.

— Это ты к чему? — Ринка пятится. — Марина, о чем ты?

— Ты дожна не позволить моим аналогиям сбыться. — шепчу горячо, с силой хватая Ринку за плечо. — Лайза Минелли, которую я все время на тебя вешаю, чуть не погибла от наркотиков, попросту поехала от них крышей, и еле вылечилась. А еще мне надо поговорить с Передвижным. Нет, мне он не поверит… Ты поговори! Пойди, спроси, не вешали ли кого-нибудь по его приказу. А если вешали, — сама уже понимаю, какую несусветную чушь несу, плюхаюсь на постель, сжимаю пальцами виски, чтоб прояснить мысли, договариваю устало. — Если вешали, скажи: пусть опасается родни повешенного… Я совсем дура, да, Рин? Риночка, просто понимаешь, у меня ведь всю жизнь последнее время так. Ну, то есть, я знаю — или всю жизнь, или последнее время, я знаю. Но это не важно. Важно, что они — сбываюстя. Только человека с какой-нибудь исторической личностью сравню — а зачем сравниваю, столько раз ведь обещала себе не сравнивать?! — как он пытается погибнуть именно так, как тот, с кем сравнивали, погиб. Пытается? О! Что я говорю! Уже не пытается! Уже — погибает. Димка ведь умер. На самом деле и на самом деле, как Михаэлос. Риночка!

— Не выдумывай, — Ринка, наконец, решает, что настал благоприятный момент и сообщает, зачем со мной нянчится. — Слушай, я понимаю, что сейчас не время… Но ты же вроде пришла уже в себя… В общем, расскажи мне о вашей последней встрече. Что он говорил? Вспоминал про меня?

Ах вот что тебя, девочка, интересует. Нам не важно, кто побиг, и как погиб, нам важно в чью честь он это сделал…

— Нет. — и не думаю проявлять снисходительность. — Не вспоминал. И про меня не вспоминал. Про Мадам твердил. Говорил, чтоб я сходила в ее клуб.

— Как-то это подозрительно… И меня тоже все к этой Мадам заманивал. Даже план проезда к ней нарисовал. И флаер дал на две персоны, чтоб, если в Киеве когда-нибудь скучать буду, туда зашла… Я еще подкалывала тогда, мол „что, на полставки к Мадам рекламным агентом устроился?” Но то давно было и в мирные времена. А тут перед смертью, всерьёз. — Ринка говорила, похоже, сама с собой. Когда хочешь в чем-то разобраться — проговаривать мысли вслух очень полезно для систематизации.

— Слушай! — меня вдруг осеняет. — А ведь это, похоже, было его последнее желание. Ну, чтоб я к Мадам погадать сходила. Вот такие вот ответные оккультные выпады… Я его — сбываемостью аналогий, он меня — гадалкою. Выходит, я должна пойти? Вдруг гадание откроет что-то важное… А может, Мадам — медиум? Может, Димка знал, что у Мадам имеется котакт с духами. Может, он знал, что сможет продолжить общение с миром живых через неё…

— Бред какой! — вскакивает Ринка, внезапно раскрасневшись. — Какое идиотское последнее желание! Все в его стиле! Не ходи.