Знаешь, даже к самой себе по-другому относиться начинаешь. На красный свет улицу не переходишь даже у себя в городке — мало ли! Под крышами весной не стоишь… Типа, бережешь себя для искусства, потому что веришь — оно в тебе нуждается! Кормишь себя такими вот чудесными иллюзиями, а потом в один прекрасный день понимаешь, что все это — глупости. Никому твое искусство не нужно. А признавали только благодаря грамотной раскрутке и связям раскрутчиков…
Что ж, принимаю ее правила игры и берусь рассуждать абстрактно. Захочет — сама, без расспросов расскажет мне, что случилось. А нет — так и не страшно. Отвлеченные советы — тоже способ оказания первой психологической помощи… Хотя по большому счету — это спекуляция. Я не имею права вмешиваться. В таких вещах каждый должен вытаскивать себя сам. Иначе это неэффективно. Иначе получается, что проблема лишь на время побеждена. Впрочем, я ведь могу не спасать, а подтолкнуть Алинку к самоспасению…
Кстати, вот занятно. Полчаса назад, я кувыркалась в кураже своих страданий и даже и не пыталась сама себя привести в чувства и вытащить из депрессии. А сейчас, вот, осуждаю Алинку за то, что она сама себя не спасает, а лишь еще сильнее мучает.
— Алин, я не знаю, что там у тебя за ситуация, — начинаю сразу с главного. — Но, судя по всему, ты очень сильно не права. Я вижу в твоих рассуждениях громадную ошибку — ты оцениваешь успех собственного творчества по реакции окружающих. Это — не метод. Критерии оценки должны быть другими. Когда создаешь что-то, ты чувствуешь сама — звенит/не звенит, верно/не верно, честно/не честно, стоящее или нет…
М-да уж. Тупичок-с. Всего за несколько минут до прихода Алинки я уверенно совершала в своих рассуждениях те же ошибки, за которые сейчас ее ругаю. И не совершать их — не могла. Так с чего же я взяла, что могу стереть Алинкины самотерзания?
И ведь действительно богатая почва для схождения с ума. Извечное «А судьи, кто?» с современными вариациями. Что есть «вкус»? Что есть «вкусно»? Нечто, что вкусовыми рецепторами большинства воспринимается, как благо? Может быть. Но, если копнуть глубже, не окажется ли, что эти самые рецепторы воспринимают то, к чему привыкли, на чем воспитывались… Именуют благостным то, в благости чего их убедило общество. То есть — все общепринятое…
— Так мы запутаемся окончательно, — останавливаю и себя, и Алинку, и нависающее над нами сумасшествие. — Сама я, если честно, так поступать не умею, но тебе советую научиться. Берешь и плюешь на них на всех. Ищи критерии в самой себе и все тут. Настоящий художник от обычного повара отличается тем, что второй призван угождать потребителям его кухни, а первый — изобретать нечто новое и обеспечивать прогресс в отрасли мировой кулинарии. Вот!
Сей замысловатый вердикт мне удается проговорить с таким серьезным видом, что Алинка не удерживается от смеха. Кажется, лед тронулся. Выражение не знающего покоя привидения покидает ее лицо. И тут же на меня выливается поток ценной, но очень не нравящейся мне информации. Итак, Алинка сейчас практически пошла по нашему с Мариной пути. Сети Геннадия и Лилички, оказывается, все еще расправлены и нацелены на добычу талантливых и наивных сердец. К концу Алинкиного рассказа, сама она снова впала в совершеннейшую прострацию, а я же, напротив, оживилась.
Теперь у меня появилась цель. Локальный смысл отдельно взятого кусочка жизни. Хорошо ощущать себя нежитью — море по колено, горы по плечо, глобальные законы общества — по фигу. Только в таких состояниях и можно сделать что-то стоящее. Тем паче, теперь я знаю, что нужно делать. Уж кого-кого, а Алинку я им не отдам! В память о Маринке, в память о моей испорченной жизни и растраченных иллюзиях, в память обо всех творческих людях, затоптанных бандой шоуменов, обрекших: «коммерчески успешно принародно подыхать,/ о камни разбивать фотогеничное лицо»…
Собственно, выложенная Алинкой информация вовсе не являлась какой-то супреаховой. |