На том и прощаемся… И вот, только я собираюсь снова впасть в положенную мне всеми нынешними статусами меланхолию, как раздается звонок в дверь.

Да, да. да! Хватит подкалывать! Действительно, первой мыслью было — Артур. Выяснил, гад, где живу. А что? Район он знает, рассприть соседей — раз плюнуть. Или по номеру мобилки выяснить месторасположение, или навести справки у общих знакомых… В общем, разыскал меня, теперь выставлять придется. А я-то думаю, чего он уже сутки, как не пытается звонить. Смирился, что я трубку не беру, и решил забыть? Нет! Чуяла, что это неспроста. Хлопочет о встрече, изобретает способы узнать мое место жительства.

Нет, нет, не думайте, у меня вовсе не мания величия. Прекрасно понимаю, что делает он это никак не из громадных чувств ко мне. Просто из духа противоречия. В этом весь Артур: если я прячусь, нужно меня найти. Если не беру трубку — заставить провести разговор лично. Не важно, есть ли у этого разговора какая-то важная тема. Последнее слово должно быть за Артуром, и точка.

Первым делом бросаюсь к зеркалу. Хорошо, что звонила Павлуше. Это немного разозлило меня, взбодрило и вернуло к жизни. Вроде — человек. А то б открыла дверь грустным, зареванным приведением.

Выбегаю в коридор, кручу бесконечные хозяйкины замки… На пороге — печальная, заплаканная Алинка с пустыми глазами и красным носом.

— Можно с тобой поговорить? Я знаю, что свое надо бы при себе, но мне очень некому…

Ничего себе! Это что ж такое нужно было сотворить, чтобы мою бесконечно жизнелюбивую Альку до такого довести?! Первые мысли — все самое худшее. Причем, с тех пор, как умерла Марина, планка этого худшего у Алинки очень сильно сдвинута.

— Нет, нет, никто не умер, — как и Марина, Алинка Бесфамильная частенько мимоходом читала мысли, совершенно не видя в этом никакой мистики. — То есть умер, но не взаправду. В моих глазах умер. Я, собственно, и умерла… — Алинка шумно, по-детски всхлипывает и я, несмотря на двадцатисантиметровую разницу в росте, ощущаю вдруг ее совсем маленькой. Собственно, по возрасту она ведь такая и есть. В двадцать лет, как бы мы не кичились самостоятельностью и осознанностью, мы все равно совсем еще дети, причем еще без защитного слоя опыта. А значит, любая травма воспринимается больнее и дольше не заживает…

— Ну что же ты стоишь? Проходи! В меню пиво, коньяк и кофе… И всякие вкуснопахнущие травки к чаю тоже найдутся… — с совершенно не свойственными мне интонациями взрослой носедки, начинаю хлопотать. Все-таки инстинкты — великая вещь! Алинка для меня сейчас нечто вроде подброшенного котенка. Испугавшись за нее, напрочь забываю о собственных неурядицах и превращаюсь во взрослую, сильную, всемогущую. Философствующую и рассуждающую о возвышенном, а, если надо, опускающуюся на самое дно и бьющую в морду не задумываясь…

— Ну, барышня, рассказывайте! — улыбаюсь, спустя какое-то время. Благоухающий заварочник уже на полу, мы — на диванных подушках возле него. Пепельница вытрушена, дух моей тоски выветрен, пивные бутылки оттащены в коридор. Я — сильная, крепкая и бодрая — готова заражать своим примером подрастающее поколение. — Смотрю на тебя и ломаю голову. Что вообще в этом мире стоит стольких слез и расстройства?

— Моя собственная никчемность… — через силу выдавливая слова, бесцветным голосом говорит Алинка. — Но не в этом дело. Я не затем пришла. Мне нужна правда, Сонечка! Вы, ты… — мы давно уже были на «ты», но сейчас Алинка отчего-то сбивается и путается. — Ты можешь помочь мне разобраться? В Лилии Валерьевне, Геннадие и моей Марине. Правда, что Маринин успех от и до был маркетологами Геннадия состряпан?

Оп-па! Всегда знала, что есть темы, от которых сбежать нельзя.