|
В тоне его сейчас сквозили горечь и печальная покорность, с капелькой гордости. Так ведут себя люди, четко осознающие, что скрутившая их любовь — губительна. Что она, стерва, разъедает изнутри и властвует над жалкими уже останками. И при этом понимающие, что от любви этой никуда не деться, что она — вечное, терзающее наказание. Сам Рыбка всегда казался мне несколкьо жалким, но сила его чувства — пусть даже глупого, пусть даже к бессердечной Лиличке — не могла не вызвать уважения.
— Так вот, — продолжает Геннадий. — Моя всезнающая душевладелица предположила, что ты сама нас найдешь. Я не поверил. Кто ж после таких прокидонов сам наказания ищет и в руки обиженным дается? Я с Лилией поспорил. Ага! На существенную сумму, между прочим! И вот, как теперь оказывается, проиграл… Не пугайся, тебе счет выставлять не стану. Вроде, не за что… — договорив, Рыбка хитро щурится, склоняет голову на бок и пытается отследить мою реакцию. Стараюсь сохранять полное хладнокровие. — Ага! — добавляет он в конце. Эта его дурацкая новоявленная привычка «агакать» напрочь выбивает из колеи. Губы сами растягиваются в усмешку, в то время как должны быть плотно сжаты, и изображать мое решительное недовольство похищением… — Нет, ты все-таки лучше до приезда Лилии объясни, с чего ты вдруг объявилась. Напрямик выкладывай, что нужно. Я ведь — Рыбка, — хмыкает он. — Я ведь, может, и исполню твое желание. Ты же знаешь Лилию, она вряд ли в отношении предательницы может блеснуть ширкоосердием. Дает много — но своим, а у чужих предпочитает отбирать. Идеальная женщина. Ты сейчас — чужая. Так что уйти под мою опеку, сама понимаешь, тебе выгоднее. На самом деле Рыбку толкает на эту речь вовсе не желание меня опекать, а банальное любопытство. Он-то знает, что Лиличка всегда воспринимала меня, как персональное свое кушанье. Такое блюдо она может и не отдать на общее растерзание. Поблагодарит Рыбку за поимку, заберет меня на междусобойчик. А ее последующие скупые рассказы, во-первых, исказят информацию, а во-вторых, не передадут бедняжке-Рыбке и сотой доли моих эмоций. Нет, Рыбе хочется самому полакомиться: — Ну, чего объявилась, признавайся? — очень дружелюбно спрашивает он и отправляет в рот очередную порцию оливок. Зачем-то он ест их гроздьями, букетом накалывая на вилочку… — Какой смысл задавать вопросы, если вы все равно не верите в ответы, которые я даю. — в десятый раз закатываю глаза к потолку, объясняясь. — Я испугалась за парня. Мне он показался малость больным и беззащитным перед вашим справедливым, в общем-то, гневом… — доведенная до крайней стадии раздражения — надоело в сотый раз доказывать, что я не верблюд, — тоже переступаю грань и перехожу к панибратству: — Ну, Гена, ну подумай сам, был бы это посторонний человек, что бы ты с ним сделал? Ты со своим заостренным чувством достоинства, вечно чешущимися кулаками и скучающими без разминки охранниками против полусумасшедшего хлюпика, зачем-то решившего откомментировать интимное место твоей хм-м… спутницы… Ага! — подражая Рыбке, вставляю слово-паразит. — Откуда я знала, что этот Сергей — твой одноклассничек? Да, да, представьте. Я повела себя, как полная идиотка. Выскочила из магазина, замахала руками, привлекая Рыбкино и, заодно, всеобщее внимание. Затараторила что-то дурацкое: — Привет, привет, давно не виделись! Ой, а чего это на твоем друге наручники? Геннадий, ну и шуточки у вас, отстаньте от мальчика… Я несла что угодно, лишь бы выглядеть шумно и напористо… — О-бал-деть! — по слогам произнес Рыбка ошалело переводя взгляд с меня на несчастного программистика. |
