Вошел чиновник с тощей папкой в руках. Согнулся пополам:

— Вот, тут и последнее секретное предписание-с…

Хрулев протянул Соколову лист бумаги.

На бумаге стоял гриф: «Главное тюремное управление». Соколов стал читать и изумляться: «Совершенно секретно. Спешно. Московскому губернатору. Вследствие личных объяснений с Вашим превосходительством по поводу ссыльнокаторжного арестанта Леонида Кораблева, дальнейшее пребывание которого в Московской центральной пересыльной тюрьме Вы, со своей стороны, также признавали бы вредным, имею честь уведомить Вас, что господин министр юстиции признал соответственным перевести названного арестанта в другое место заключения». Соколов покачал головой:

— Ну и стиль! Нет, это не Тургенев… Двух слов связать не умеют. Что дальше? «Ввиду изложенного Главное тюремное управление просит Ваше превосходительство сделать распоряжение о переводе Кораблева этапом 4 сего мая в ведение орловского губернатора для помещения в местную временную каторжную тюрьму. О предстоящем переводе Кораблев не должен быть предупрежден, и распоряжение это должно быть объявлено непосредственно перед отправкой и сдачей конвою на этап. Администрации Московской центральной пересыльной тюрьмы подвергнуть Кораблева перед сдачей конвою самому тщательному обыску и убедиться в исправном и прочном состоянии наложенных на него ножных и ручных оков, а также предупредить конвой о необходимости иметь за Кораблевым в пути самый бдительный надзор в предупреждение нападения на конвой и побега». И подпись: «Начальник Главного тюремного управления Хрулев». Удивительный документ!

Соколов вернул секретное предписание. Он был ошарашен непонятными ему закулисными играми. Спросил:

— Что еще в папке?

Чиновник вынул из папки плотный квадратный лист бумаги, доложил:

— Ваше превосходительство, Леонид Кораблев, православный, 1886 года рождения, арестован за грабежи и убийство второго января нынешнего, 1912 года. Осужден к четырнадцати годам каторги. В настоящее время находится в Орловской губернской тюрьме.

Соколов удивленно поднял бровь:

— Повтори: когда арестован?

— Второго января 1912 года.

Сыщик повернулся к Хрулеву:

— Степан Степанович, у тебя в этих формулярах ошибок не бывает? Точно ли второго января?

— Наверное! Но вы можете уточнить.

— Тогда позволь воспользоваться твоим телефонным аппаратом. — Соколов повертел рычаг — вызов станции, снял трубку: — Барышня, дайте мне номер 12–01.

Тут же послышался ответ:

— Соединяю с Центральной пересыльной тюрьмой.

Хрипловатый голос, в котором Соколов сразу же узнал давнего знакомца — начальника тюрьмы Колченко, ответил:

— Слушаю!

— Николай Федорович, у тебя содержался арестант Леонид Кораблев. Скажи-ка, он когда поступил к тебе?

— Одну минуту, документы открою. — В трубке раздалось шуршание бумаги. — Аполлинарий Николаевич, этот самый Кораблев был доставлен второго января 1912 года в четыре часа пятьдесят минут пополудни.

— Так, говоришь, второго января? — Насмешливо добавил: — Николай Федорович, ты меня сегодня порадовал.

— Чем, Аполлинарий Николаевич?

— Алкоголем от тебя не пахло.

Начальник тюрьмы вздохнул:

— Чем телефон и хорош. Но нас тоже понимать следует. У нас, как у могильщиков, без выпивки нельзя — нервы лопнут. Мы ведь, между прочим, тоже люди… Чужие страдания нас за душу порой берут.

Закончив телефонный разговор, сыщик сказал Хрулеву:

— Напиши отношение, чтобы мне разрешили встречу с Кораблевым.