И уже на другой день с утра он вошел в кабинет губернатора Джунковского, держа в руках нечто завернутое в чистое покрывало. Положил это нечто на зеленое сукно стола и уперся взглядом в губернатора:

— Ну, догадался, что это такое?

На лице Джунковского было написано недоумение.

Соколов развернул покрывало. Изумленному взгляду губернатора предстала замечательного древнего письма и отличной сохранности чудотворная икона Смоленской Божией Матери. Он выдавил из себя:

— Неужто та самая?

— Та самая! — Перекрестился и приложился к иконе. — Благодарю тебя, Создатель, что ты сподобил меня отыскать эту святыню.

Джунковский с некоторым возмущением начал:

— Но как ты посмел… — осекся, перешел на другой тон: — Но как ты, граф, сумел отыскать?

Соколов счастливо рассмеялся:

— Факиры своих чудес не разоблачают. Но тебе по дружбе скажу. Ты, конечно, знаком с тайным советником Дмитрием Ульянинским, чиновником управления удельного округа?

— Разумеется!

— Он мой старый знакомец, собрат по библиофильской страсти. Вчера, вернувшись из Казани, я прямиком направился к нему на Ильинку. Ульянинский кроме редких книг собирает еще живопись и старинные иконы.

Мир настоящих коллекционеров узок. Все знакомы друг с другом. Быстро разносится весть о каком-нибудь счастливом редком приобретении. Ведь собирают не только себе на радость, но и другим на зависть: как не похвалиться новой находкой! А если знают двое, то, как известно, знает вся земля. Есть люди, одержимые манией коллекционирования. Истории криминалистики известно немало случаев, когда вроде бы самые добропорядочные граждане шли на страшные преступления — вплоть до убийств, — лишь бы завладеть предметом своей собирательской страсти.

Я без обиняков спросил Ульянинского: «Кто в Москве или Петербурге собирает старинные иконы? И может, в качестве агента, послать красивую даму, блондинку, говорящую, видимо, с акцентом?»

И Ульянинский тут же назвал мне имя крупного иностранного фабриканта, имеющего в Москве и России многочисленные концессии. И объяснил, что тот собирает старинную живопись — до шестнадцатого века. Включая русские иконы, в которых тоже видит всего лишь картины — не больше, ибо он сам иноверец. Эта лама, соотечественница фабриканта, много лет прожила в России, прекрасно владеет русским языком. Она то ли секретарь, то ли любовница фабриканта. А вероятней всего, и то и другое. Она недурно разбирается в живописи. Услыхав о древней иконе в отдаленном монастыре, нарочно из Москвы прикатила в Казань. Кто-то научил даму имитировать профессиональную кражу: сломать отмычку, разбросать книги и иконы. За это и она, и ее буржуй, надеюсь, поплатятся. Когда я пришел в дом фабриканта, меня не хотели допускать. — Соколов весело засмеялся. — Ты, Владимир Федорович, такое представить способен? Меня, на моей земле — и не пускать! Я подавил сопротивление глупых рабов, ввалился без доклада к фабриканту в кабинет. Тот вытащил револьвер и хотел стрелять. Пришлось объяснить, что у русских людей гостей так не принимают. В общем, немного дружески поговорил — результат на твоем столе и на его лице.

Соколов пристально наблюдал за Джунковским. Тот, несколько волнуясь, поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. Остановившись возле Соколова, вздохнул:

— Увечья у фабриканта серьезные?

— До свадьбы заживут! — неопределенно ответил сыщик. — А вот кое-кому из его клевретов лечиться придется долго.

Джунковский обнял приятеля:

— Поделом им! У себя дома чихнуть боятся, а в Россию приедут и начинают из себя корежить!

— Шум подымать не будут, не сомневайся, Владимир Федорович.