– Эй, каскадер! Да да, вон тот, на Красотке! В следующий раз не приходи! Я за вас в тюрьме сидеть не собираюсь! – орал на Лешку тренер, но через неделю угроза забывалась, и парень, к восторгу девчонок, повторял свою «коронку».

В тот день у Юльки все пошло кувырком с самого утра. Троллейбус ускользнул из под носа, и, опоздав, она еле еле успела протиснуться к заветному окошку, чтобы купить билет. А в довершении всех бед только в раздевалке заметила, что хлыстик дома забыла. В общем, на манеж Юлька выехала в отвратительном настроении. И Неистовый, словно читая мысли всадницы, заупрямился, стал выскакивать поперек смены, кидаться на других жеребцов. Юлька лупила его каблуками ездовых сапог, изо всех сил натягивала повод, но без хлыста все это было разгоряченному жеребцу что комариные укусы. И тогда всадница решилась на то, что (знала ведь прекрасно!), делать было нельзя: поставила Неистового вплотную за Красоткой, чтобы конь наконец поднялся в галоп. Жеребец заржал, рванул к кобыле, та двинула его копытом, и Лешка, а за ним и Юлька вылетели из седел на опилки. А лошади, освободившись от всадников, понеслись по кругу, вовлекая в бешеную первобытную скачку остальных прокатских кляч, возомнивших себя внезапно скакунами.

Юлька всегда поражалась, как пугливы эти огромные и сильные животные, как они шарахаются от выскочившего на манеж котенка, от воды, которую плеснет уборщица на манеж, даже от куртки, повешенной в непривычном месте. Вот и сейчас, уловив шестым чувством сигнал непонятной тревоги, их любимые и, казалось, безобидные прокатские лошадки, пустились по манежу полевым галопом, все убыстряя темп и совершенно не заботясь об испуганных всадниках, вцепившихся в поводья.

– О па, о па! – тихо повторял тренер, стоя в центре манежа, в сердцевине всей этой круговерти, и протягивая животным сахар на ладони. Он знал: любой громкий возглас, любой крик раззадорят животных еще больше, и они, как степной табун, помчатся все быстрее, стряхивая с себя неопытных любителей, словно спелые груши.

Когда, устав от внеплановой скачки, лошади наконец успокоились, а слетевшие всадники вновь забрались в седла, тренер сурово спросил:

– Эй ты, красавец на Красотке, опять нам представление устроил? Можешь больше в группу не приходить, на сей раз я не шучу. Понял?

– И не приду, подумаешь, – неожиданно спокойно сказал Лешка. Он внимательно посмотрел на Юльку, слез с Красотки и медленно повел кобылу в конюшню.

Юлька вжала голову в плечи, но почему то промолчала. Блин, это ведь она жеребца упустила, а Лешка попал под раздачу… Пусть так, но выше ее сил было представить, что никогда не вдохнет особенный запах конюшен, круживший голову посильнее аромата французских духов, не испытает опьянение скоростью, не почувствует миг полного единения с Неистовым.

Юлька, затянув уздечку и сжав изо всех сил бока коня, помчалась по манежу, увлекая за собой смену всадников. А белобрысый очкарик Лешка с того дня исчез из группы и из Юлькиной памяти, вытесненный другими потрясающими событиями, которыми прекрасна юность.

Десять лет пронеслись галопом, как десять разномастных скакунов. Верховая езда постепенно стала в Москве, как и во всем мире, элитарным видом спорта. Теперь Юлька могла себе позволить любимую забаву только с получки. Да еще и на экипировку пришлось здорово потратиться: времена ковбоек, тренировочных костюмов и резиновых сапог канули в Лету. Всадники стали рассекать манеж или поля ближнего Подмосковья в фирменных бриджах, сапогах и шлемах, приобретенных в специальных салонах за немалые денежки. У многих появились заграничные седла и уздечки, а кое у кого – и собственные лошади, даже целые конюшни. Так что Джон, скромный заокеанский владелец нескольких лошадок, не показался Юльке при встрече какой то заморской диковинкой.

С Джоном Юльку познакомила Анюта. Она вечно тусовалась с иностранцами, чтобы практиковать разговорный английский, хотя, на взгляд Юльки, и так уже тарахтела на языке островитян не хуже Познера.