– Слушай, Юль, хочешь, познакомлю тебя с одним американцем? – завопила она как то по телефону. – Такой же, как ты, чокнутый. Может говорить только о лошадях.

Джон оказался рыжим, усатым и конопатым симпатягой лет тридцати пяти. По нему, поджарому и загорелому, слишком прямо держащему спину, сразу было видно своего брата, всадника. Лошади оказались его хобби, точнее страстью, а работал Джон в университете. Собственно, он приехал не один: привез в Институт Пушкина большую группу студентов славистов. Сам он пока говорил на русском слабо, так что Юлькин средненький английский пришелся весьма кстати.

Вначале Юлька и американец гуляли по раскаленной, как сковородка, Москве со студентами Джона, слоняясь без особого энтузиазма по театрам и музеям, но вскоре их юные подопечные взбунтовались, отказались ходить в смену, как лошади на манеже, и тут же разбились на парочки. Волей неволей Юлька с Джоном тоже стали парочкой и развлекались на всю катушку. Слушали Юлькиного любимого Моцарта на концертах в подмосковных дворцах, катались на трамвайчике по Москве реке, бродили по паркам и тихим улочкам в центре и в конце концов оба поняли, что им нужно для полного счастья.

Счастье било копытом у ограды левады, потряхивая гривой и выклянчивая сахар. У счастья были длинные тонкие ноги, в белых «носочках», белая звездочка во лбу и хитрый взгляд из под длинной челки. Юлька, вспомнив уловки детства, провела Джона к конюшням Центрального Ипподрома, куда вообще то чужакам вход заказан. И вот теперь заморский гость не мог отвести жадного взгляда от призовых рысаков, а Юлька гордилась произведенным эффектом.

– Какие красивые лошади! – выдохнул американец с тоской, и Юлька ревниво подумала: женщинами, небось, он так не восхищается.

Джон ходил от левады к леваде, от денника к деннику, разглядывал русских, орловских и американских рысаков, выведенных поколениями зоотехников для краткого победного бега на ипподромную милю, цокал языком, хлопал их по атласным шеям, щекотал бархатные носы, давал с ладони сахар, и, казалось, если смог, перенес бы их одной силой взгляда к себе на ферму в Спрингфилд.

Незаметно Юлька и Джон вышли на большой ипподромный круг. Скачки и бега в тот день не предполагались, и на дорожках разминались лишь редкие всадники да наездники в конь качалках.

Внезапно на крайней дорожке возникло густое облако пыли, оно приближалось, росло пока наконец не превратилось в фантастическую по красоте картину, словно сбежавшую с палехской шкатулки. Тройкой мощных, серых в яблоках, орловских рысаков лихо правил кучер, одетый, правда, не в шелковую косоворотку, шаровары и картуз, как бывает в день больших бегов, а в темную от пота майку, джинсы и вылинявшую, когда то красную бейсболку.

– Настоящие кони звери! – восхищенно выдохнула Юлька.

– Да, как в русских песнях! – прошептал Джон.

– Эй, ребята, хотите, прокачу полкруга? – неожиданно предложил наездник. – Мне все равно тройку работать, да и этим битюгам не мешает нагрузки прибавить.

Джона долго упрашивать не пришлось. Он ловко впрыгнул в тележку, втащил туда Юльку и тут же достал из сумки фотокамеру. Коренник летел вперед, задавая темп, пристяжные не отставали, выгнув шеи, как лебеди, ветер хлестал в лицо горячими волнами и трепал Юлькины волосы. «Нет, все таки простор – есть простор! Совсем другие ощущения, чем от езды в закрытом манеже! Нам подавай волю, галоп в степи, а не рысь по дорожкам Булонского леса, как сдержанным европейцам!» – успела подумать Юлька, пока они мчались на тройке.

Обещанные полкруга закончились внезапно. Пассажиры очнулись лишь тогда, когда наездник осадил лошадей.

– Хорошего понемножку, гуд бай, ребята!

Белобрысый чубчик и пристальный взгляд из за стекол очков показались Юльке странно знакомыми. Может, учились вместе?

– А я узнал тебя, Юлька! –вдруг сказал наездник оглянувшись.