В это верили ревнители благочестия и многие россияне. Сам Никон гордился неповрежденностью обрядов российского православия, цветущего под защитой единственного в мире православного царства. Он вместе с большинством русских сомневался в благоверии и благочестии православных, оставшихся на месте рухнувшей Византийской империи, ибо как не повредиться вере под властью иноверцев? Да и украинцы, живущие в государстве католическом, смущаемые в униатство, а по Православной церкви подчиненные патриарху Константинопольскому, не внушали Никону, как и многим, особого доверия. Не раз в кружке ревнителей благочестия собеседники слыхали от него, что–де греки и малороссы потеряли веру, крепости и добрых нравов у них нет, прельстили их покой и честь, делают то, что им по нраву, а постоянства у них не найти и благочестия нимало нет.

Но говоря так, Никон все более внимательно прислушивался к протопопу Стефану Вонифатьевичу, стал у него в доме завсегдатаем. Они не только обсуждали, кого посоветовать царю послать к патриарху Иосифу для поставления в митрополиты, архиепископы и епископы, архимандриты, игумены и протопопы. Постепенно Никон начал понимать, что Стефан иначе относится к грекам, чем ревнители, хотя и не стремится немедленно обратить всех в свою веру. Главное же, что царь Алексей Михайлович, как выяснилось, имел сходные со Стефаном взгляды.

Алексей Михайлович с юности любил и почитал православный Восток. Еще его дед, патриарх Филарет Никитич, ставленник Иерусалимского патриарха Феофана, оказывал щедрую помощь Иерусалимской церкви и приезжавшим оттуда христианам, вел оживленную переписку с патриархами Константинопольским, Александрийским и Антиохийским, радушно принимал греческих иерархов в Москве, пытался открыть греческую школу и даже внес в русские церковнослужебные книги и ритуал несколько исправлений по греческому образцу. Внук вполне унаследовал идею деда о единении Русской церкви с Греческой.

Мысль эта, как понял Никон, хотя и не навязывалась царем любителям благочестия, имела глубокие корни в сознании самодержца. Если царь московский, как считали ревнители благочестия и весьма значительная часть россиян, является гарантом благоверия и надеждой всего православия, если Российское православное самодержавное государство есть центр и зерно будущего земного царства Христа, — не должен ли Алексей Михайлович обновить и утвердить союз православных церквей? Должен — считали самодержец и его советники, — даже обязан обеспечить единомыслие церквей в навеки нерушимом союзе.

Не только русские публицисты проповедовали свыше предопределенную миссию самодержавия, но и многочисленные приезжавшие в Москву за милостыней греческие иерархи на все лады говорили об исключительном призвании российского государя в православном мире. Разница состояла лишь в том, что отечественные проповедники Третьего Рима и Нового Израиля (России) предлагали спасти православие путем распространения древних и «неповрежденных» русских книг и обрядов, тогда как «греки» приписывали именно себе роль «учителей Церкви» и распространителей истинной веры.

Алексея Михайловича, насколько понял Никон, более привлекали не обрядовые тонкости (в которые он, правда, стремился вникнуть), а идея унификации как средства достижения полного единства православных церквей. Перед мысленным взором государя уже стояла Украина, а за ней — Константинополь с престолом древних благочестивых греческих царей, преемником и законным наследником которых Алексей Михайлович считал себя сам, поддерживаемый в этой мысли хором придворных и приезжих.

Ты — столп твердый, и утверждение вере, и прибежище всех православных, томящихся под иноверным игом, говорили царю. От тебя ждем мы освобождения и надеемся увидеть, как патриарх Московский будет освящать собор Святой Софии. От Никона не укрылось, что и сам Алексей Михайлович время от времени проговаривался публично, что хотел бы видеть всех пятерых православных патриархов, включая Московского, служащими в константинопольской Софии, что Бог взыщет с него, если царь не принесет в жертву войско, казну и даже кровь свою для освобождения православных от власти врагов веры, освобождения, о котором не перестают молить патриархи, архиереи, монахи и бедняки, гонимые великой нуждой и жестокими утеснениями.