Наконец, после Великого разорения XVI в. и кровавой Смуты не только духовенство, но и большинство бояр омерзались мысли начинать войну с русским городом. Никон вполне одобрял и поддерживал указ царя и Боярской думы князю Хованскому, который шел ко Пскову для обеспечения мирных переговоров, а «не для боя».
Псковичи, однако, после падения Новгорода не верили в мирные намерения окружившей их город царской армии. Как сообщали Никону лазутчики, восставшие «нисколько не усомнились». «Хотя бы и большая сила ко Пскову пришла, — заявили они, — так не сдадимся!» Первыми атаковав царские войска, псковичи отбросили их от стен и с великой отвагой день за днем выходили на вылазки, не давая Хованскому передышки.
Никон спешил утихомирить гнев московских властей, уже подумывавших о снаряжении против Пскова великих полков. Ему раньше, чем в столице, стало известно о поддержке псковичей крестьянами, отряды которых практически окружили войско Хованского под городом, и о массовом переходе царских солдат на сторону восставших. Уговоры Новгородского митрополита помогли остудить слишком горячие головы в Боярской думе. На переговоры с восставшими был отправлен Коломенский епископ Рафаил с большой свитой духовенства.
Псков, как и Новгород, должно было умиротворить священство, а не царство. Переговоры вышли долгими и трудными, но успех их предопределили милостивые условия, которые священнослужители сумели выговорить у светской власти перед отъездом из столицы. Царь Алексей Михайлович, согласно желанию Никона и его единомышленников в освященном соборе, снимал с псковичей обвинение в государственной измене и позволял объявить им свою милость. Восставшие получали прощение, «не принося своих вин», только освободив арестованных и впустив в город нового воеводу. Разумеется, после «утишения» восстания главных смутьянов можно было тайно схватить, но в целом дело закончилось мирно.
Новгородское и Псковское восстания 1650 г. укрепили славу митрополита Никона в столице и заставили царя Алексея Михайловича окончательно признать его государственные способности. Никон ясно показал самодержцу силу священства в поддержании внутреннего мира, столь драгоценного для России, только оправившейся от гражданской войны и уже вновь сотрясаемой вспыхивавшими то тут, то там народными бунтами. Алексей Михайлович прекрасно понимал, что если во время одного из восстаний он потерял пуговицу, отверченную излагавшим требования москвичей простолюдином, то при другом стечении обстоятельств мог потерять и голову, что недавно произошло с его братом Карлом .
Российское правительство, первым в Европе разорвавшее все отношения с цареубийственным английским народом и наиболее последовательно боровшееся за реставрацию Стюартов, не могло не связывать успех парламентского мятежа с жестокой религиозной смутой, много лет потрясавшей островное королевство. Укрепление веры и Церкви в православном самодержавном государстве было остро необходимо Алексею Михайловичу не только для внешнеполитических успехов, но и для поддержания трона. В этих условиях, думал Никон, моя попытка не была такой уж безумной…
Расправа с ревнителями и обрядовые реформы
Ранним утром 16 августа 1681 г. патриарх Никон очнулся от забытья и, видя себя от болезни вельми изнемогающего, повелел пристать к берегу у монастыря пресвятой Богородицы на Толге, в шести верстах от града Ярославля. Тут причастился он святых тайн от рук своего духовного отца архимандрита Кириллова монастыря Никиты, сопровождавшего бывшего узника в поездке. Ученики Никона скрывали свои слезы, видя патриарха шествующего к смерти, ибо он был в сознании и не велел предаваться скорби.
Здесь на берегу вышли встречать Никона игумен монастыря Богородицы с братией. Из них один монах бросился к ногам патриарха со слезами, умильные глаголы ему вещая: «Прости меня, святитель Божий! Во всех поношениях, что ты перенес, повинен я. |