Поведение Иоакима, заслужившего благодарность от своих лютых врагов католиков, может показаться временным умопомрачением в «досаждениях военных», но это не так. Много лет спустя, в патриаршем «Летописце» 1686 г., особо превозносилась деятельность канцлера А. Л. Ордина–Нащокина, добивавшегося мира с Речью Посполитой даже ценой уступки Киева, и подчеркивался клятвопреступный характер московской дипломатии, с 1667 г. трижды подтверждавшей «пред святым Евангелием свое царское обещание… что Киев отдать королю польскому» . Сроки возвращения каждый раз отодвигались, и в конце концов (уже при канцлере Голицыне) поляков заставили навечно отказаться от нелепых мечтаний. Важно также, что Ордин–Нащокин склонялся на уступки ради военно–политического союза России и Польши , а Иоаким в 1678 г. предлагал капитулировать перед шантажом, исключив из мирного договора статью о союзе, как и требовали королевские послы.

Логично предположить, что православная Украина, находившаяся в духовном ведении Константинопольского патриарха, отнюдь не казалась Иоакиму бесценным приобретением, по крайней мере до тех пор, пока Киевский митрополит не будет переподчинен патриарху Московскому. Конечно, возвращение «похищенных» иноземцами древнерусских земель было благим делом, но наличие в государстве двух разных, не соподчиненных православных иерархий явно выводило Иоакима из себя. Тем более что из–за подозрительно ученых и даже являющих зловещее знакомство с латынью украинских православных (не говоря уже об униатах) Россия оказалась вовлечена в союз с католической Польшей, а затем осталась воевать за Украину в одиночестве со страшными агарянами! Ужасы войны могли объяснять позицию Иоакима и помимо логики…

Однако реальную роль патриарха на переговорах не стоит преувеличивать. Федор Алексеевич «е мог ни допустить вступления Речи Посполитой в войну, ни проявить слабость своей позиции (чего только и ожидали алчные паны). Самодеятельность патриарха позволила государю пойти на некоторые уступки (земель и казны) с честью, заставив королевских послов благодарить Бога за такую удачу. Если подобное использование архипастыря выглядит несколько цинично — значит, мы приблизились к существу государственной политики. С военными государь и его ближайшие советники (в особенности Василий Голицын) обошлись значительно более жестоко.

Оборонять Чигирин против мощной армии великого визиря Кара–Мустафы (прославившегося позже осадой Вены) было поручено Ивану Ивановичу Ржевскому, известному тем, что никогда не сдавал неприятелю вверенных ему крепостей. Многолетний, с 1657 г. бессменный воевода на юго–западе князь Григорий Григорьевич Ромодановский с сыном Михаилом (еще один сын князя находился в татарском плену) командовали ударной армией, призванной выбросить утомленных борьбой за Чигирин турок с Правобережной Украины. Так значилось в официальном наказе воеводам, выданном государем и Думой по совету с патриархом. В секретном личном указе Федора Алексеевича говорилось другое: Ромодановские должны были разрушить Чигирин, но так, чтобы у турок появилось неодолимое желание этим и удовлетвориться, а украинцы, для которых крепость оставалась столицей Богдана Хмельницкого, никоим образом не заподозрили в ее погибели волю Москвы .

Ромодановскии был убежден, что «разорить и не держать Чигирин отнюдь невозможно, и зело бесславно, и от неприятеля убыточно». Крепость, по его уверению, служила главным прикрытием Киева, на оборону которого и так были брошены большие силы. В ходе сражений 1677 г. она стала важнейшим символом не только для украинцев — но для всей России, для покоренных турками христиан и мусульманского мира. Тем не менее царь знал, что только пользующийся безусловным доверием россиян и казаков воевода может преподать врагу хороший урок и одновременно выполнить указ «тот Чигирин, для учинения во обеих сторонах вечного мира, свеешь и впредь на том месте… городов не строить».