Именно от известного верностью Иова народ, по замыслу Шуйского к патриарха Гермогена, должен был получить «прощение и разрешение» за нарушение крестного целования Борису, его жене и детям. К чести Иова, он повторил публично все доводы, которые составлял когда–то в защиту самодержавия Годуновых. Исполнив в Москве эту трудную для больного старика миссию, бывший патриарх вернулся в родной монастырь и через четыре месяца тихо скончался.

«Праведным судом Божиим не стало святейшего Иова патриарха Московского и всея Русии лета 7115 (1607. — А. Б.) месяца июня в 19 день». Тело его было погребено у церкви Успения Пресвятой Богородицы близ западных дверей с правой стороны, отпевали митрополит Крутицкий Пафнутий и архиепископ Тверской Феоктист. Над могилой архимандрит Дионисий воздвиг склеп в виде часовенки.

По словам Дионисия, Иов «не боялся никакого озлобления, ни глада, ни жажды, ни смерти». Забывший страх смерти патриарх стал началом многих бедствий преемников своих и паствы.

Патриарх Игнатий

Патриарх царя Димитрия. Размышления в узилище

Залетая через узкое оконце, под сводом кельи гулко отдавались пьяные вопли «спасителей России». Вторую неделю старый интриган Василий Иванович Шуйский, с кучкой клевретов истребивший царя Дмитрия Ивановича и вскарабкавшийся на московский престол, спаивал из государевых погребов стрельцов и всенародство. Залитые винищем глаза гулящей городской сволочи восторженно слезились при виде угощений и подарков, слюнявые рты изрыгали проклятия самозванцу–расстриге, чей растерзанный труп валялся на Лобном месте, и славили самозваного царя Василия. Лучшие люди города молчали, пораженные наглостью новых властей. Чернь рукоплескала выездам щедрого государя и браталась с выпущенными из тюрем уголовниками. Весенний воздух быстро очистился от запаха пепелищ, трупы зарезанных уже упокоились в братских могилах. Избежавшие погромов дворяне и купцы перевели дух и со здоровым злорадством смотрели на не столь удачливых соседей, имевших на постое поляков и поплатившихся за то имуществом, честью жен и дочерей, жизнями близких.

Лишенный святительского сана и заточенный в Чудовом монастыре бывший патриарх Игнатий слишком много повидал на своем веку, чтобы удивляться легкости, с которой умы многих россиян приспособились к мгновенной крутой перемене власти. Старый грек нисколько не обольщался насчет человеческих нравов Нового времени. С юности он усвоил, что ничто так не способствует возвышению в среде православных греков, как взятки турецким властям, доносы мусульманам на своих собратий. Освободить желанную ступеньку церковной иерархии с помощью подсыпанного в дружеский бокал яда или пырнуть конкурента ножом наемного убийцы было делом вкуса, а не морали. Игнатий не любил вспоминать времена, когда он достиг кафедры епископа Ериссо и святой горы Афон и еще менее — кошмарный момент бегства от подкупленных соперником турецких властей.

Начать все сначала искушенный грек попытался в Риме, куда прибыл без гроша за душой после преисполненного приключений путешествия. Однако вскоре убедился в крайней недостаточности опыта провинциальных интриг для успеха в Новом Вавилоне. Потрясенный картинами невиданного, чудовищно грязного разврата, привычный ко многому монах содрогнулся. Игнатий понял, что со своей довольно гибкой моралью все же не может переступить некую черту, за которой мог бы обозначиться успех при папском дворе — законодателе мод на наиболее гнусные средства борьбы за власть и извращенные «удовольствия» для всех дворов Западной и Центральной Европы. Рим впереди Италии, Италия впереди мира шествовали по пути Возрождения с такой вонью, что не слишком чистоплотного грека замутило. Жемчужины свободных личностей и свободного искусства рождались в клоаке свободы от морали и использовались для украшения дворов победителей в борьбе за власть, наиболее свободных от божеских и человеческих законов.