Вдруг человек цепко схватил ее за плечо и плеснул в лицо густой жидкостью из флакона с широким горлышком. От страшной боли она осела на пол. С лица словно сдирали кожу. Что-то потрескивало, испуская пар.

С громким стоном она провалилась в светящуюся пучину обморока. Не видела как попутчик вышел на третьем этаже, бросив плоский флакон с соляной кислотой в зазор между полом кабины и лестничной площадкой.

* * *

Впервые гражданин Великобритании Евгений Белозерский приехал в Россию на пятьдесят втором году жизни. Тогда страна еще называлась Советским Союзом, и на первой волне перестройки власти разрешили созвать конгресс соотечественников из-за рубежа.

Многие из собравшихся уже не чаяли увидеть родину: купола церквей, летние грозы, уцелевшие улочки старой Москвы. Мало у кого остались детские воспоминания, почти все знали Россию только по рассказам родных. Теперь каждый получил возможность сравнить свои фантазии и сны с реальностью.

Впрочем, им не оставляли много свободного времени — советская тяга к обязательным мероприятиям была еще жива. Ежедневные заседания по шесть часов, экскурсии на кондитерскую фабрику и ЗИЛ, прием в ЦК КПСС и Троице-Сергиевской лавре, прогулка по Москве-реке в сопровождении ансамбля народных инструментов.

Во второй раз Белозерский приехал уже по частному приглашению. В своем лондонском доме он собрал большую коллекцию современной живописи и теперь хотел пополнить ее произведениями русских художников. Он перезнакомился со многими людьми, пересмотрел множество картин — в прокуренных полуподвальных помещениях, на тротуаре старого Арбата, в просторных выставочных залах, где у авторов спрашивали автографы.

Художники — что бритые, что бородатые — были чрезвычайно интересными собеседниками, высказывали глубоко философские мысли о живописи в прошлом и будущем. Но их работы представляли собой всего лишь копии западного авангарда двадцатилетней давности.

Все-таки гостю удалось откопать подлинно оригинальные по композиции и колориту вещи — как крупинки золота в пустой породе. Сначала таможня наотрез отказалась выпускать полотна за рубеж, но, разглядев, что Белозерский везет только современную живопись, удовлетворилась взяткой в пятьсот долларов.

Только в третий свой приезд потомок сиятельнейшего князя Российской империи решился наведаться в Крапивино, бывшее имение своих предков. Если судить по рассказам отца, здесь находился большой трехэтажный дом с белыми колоннами и флигелем, конюшня для породистых рысаков и множество других жилых и хозяйственных построек.

Мальчик Женя часами перебирал уцелевшие фотографии где фигурировали панамы, теннисные ракетки, удочки, корзинки с грибами, запряженная лошадьми повозка и велосипед. Автору снимков — а это был брат отца — не приходило в голову, что каменную громаду дома тоже важно запечатлеть, что она только кажется непоколебимой и вечной.

Он старался зафиксировать сиюминутное: детскую улыбку, солнечные блики на траве рядом с едой, разложенной на походной скатерти, круги на воде озера от плеснувшей хвостом рыбы, порыв ветра, который вынуждал дам придерживать широкие поля своих шляп.

Тогдашняя техника фотографии была еще несовершенной — быстрое движение почти всегда смазывало очертания. Большой детский мяч превращался в расплывчатую полосу, лошадиный хвост — в веер. От дома попадались только фрагменты: угол стены, растворенное окно, ступени лестницы, ведущие к парадному входу.

Однажды отец забрал у Жени снимок, положил на большой лист белой бумаги и быстро карандашом набросал то, что осталось за кадром: кусты роз возле изгороди и приоткрытую дверь между колонн.

— А веранда? — крикнул восхищенный мальчик.

Но грифель неожиданно сломался и отец, ничего не говоря, вышел из комнаты.

Теперь, спустя сорок лет, Белозерский подъезжал к знакомым, но не виданным ни разу местам на пригородной электричке.