Окончательно беру себя в руки, встаю на колени перед столиком, целую икону Спасителя. Христос смотрит на меня с состраданием.

– Спасибо, Господи! – я крещусь – Все в твоей воле.

Беру портрет «сына» – Павла I. Зачем Емельян Иванович держал его среди икон? Основатели рода о таком не рассказывали. Прислушиваюсь к себе. Может я не один? Нет, я – это я. Моя память, мои знания. И больше никого.

Полог шатра откидывается, внутрь осторожно заглядывает молодой казак. Лет восемнадцати, с залихватским чубом и румянцем на голых щеках. На ногах – серые шаровары, сверху – желтый жупан. За пояс заткнут старинный пистолет, слева висит сабля.

– Царь-батюшка, проснулся? Как почевалось? – звонким голосом спрашивает парень – Зело много вчирем вы выпили с Иваном Никифоровичем.

Чтобы не светить наготой, я опять усаживаюсь на ковер. Мысли так и мелькают в голове. Иван Никифорович – это наверняка Зарубин по кличке Чика. Один из ближников Пугачева. А молодой парень в свите был один – Иван Почиталин. Единственный грамотный казак, автор многих указов Емельяна.

– Подавай одеваться, Ваня – говорю я тихим голосом. Ошибся? Или нет?

– Сей же час, ваше величество – моментально отзывается Почиталин – Кухарка ваша выстирала исподнее, уже высохло.

Иван приносит мне белые подштаники и холщовую рубашку. На ноги наматываю обычные портянки. Затем приходит очередь темных штанов и зеленого, старинного кафтана с бархатной выпушкой. Натягиваю красные, сафьяновые сапоги с загнутыми носками. Самый шик!

Иван помогает повязать мне красный же кушак и подает искусно украшенную серебром саблю. Холодным оружием я владею хорошо. Отец учил сабельному бою, дед… Все мужчины в роду умели рубиться. Последним надеваю мерлушковую с красным напуском шапку-трухменку.

Мы вместе выходим из шатра. Спиной ко входу сидят несколько казаков, точат кинжалы. Похоже, что охрана. Я втягиваю носом воздух. Прохладно. Градусов пять, не больше. Небо серое, тяжелое. Облака придавили землю. Вокруг, насколько видно, неровное поле. Стоят шалаши, юрты… Между ними бродят люди, овцы, собаки… Горят костры, жарятся целые туши быков. На меня накатывает чувство нереальности происходящего. Я столько знаю про эту эпоху и патриарха рода – и вот глаза отказываются верить увиденному. Такое ощущение, что я на костюмированных съемках исторического фильма.

– Видишь, глаз у меня кривой? – я слышу разговор казаков, что сидят спиной к шатру. Крупный, с покатыми плечами мужчина, вжикая клинком по точильному камню рассказывает:

– Это все мой бывший барин.

Я подмигиваю Ивану, прикладываю палец у губам. Почиталин понятливо кивает.

– А все за что? – продолжает, ожесточившись, казак – Барин пьянствовал с голыми девками в бане. А я, парнишка, в щелку, через дверь подсматривал. Я при хозяине тогда подавальней жил, трубку табаком набивал. Матерь моя тоже при барине. Прачка. Вдруг барин приметил меня, выскочил! Схватил за волосья. В прихожей цветок дивный стоял. Он вытащил из плошки палочку – цветок к ней подвязывали, бряк меня на пол! Сел на меня да вострым-то концом палочки тырк-тырк мне в глаз! Орет матерно: «мне такие-сякие глазастые не нужны!». Я тоже заорал и чувствий порешился. Уж дюже больно! Вспомню – о сю пору мурашки по спине. Очнулся – мамынька прибегла, барина по рылу. Тот свалил ее, топтать зачал. А она пузатая… Скинула мертвенького брата, померла.

Я приглядываюсь к рассказчику.